В это утро Руфин почувствовал себя немного лучше. Его вырвало только после еды. Он сидел на походной кровати. Полог его палатки был поднят, император видел раскинувшийся перед ним лагерь. Лагерь, похожий на госпиталь. Ряды палаток вдоль преторской улицы[78]и бродящие по ней согбенные фигуры. Медик в зеленой тунике остановился, согнулся пополам. Его рвало прямо у входа в императорскую палатку. Он" не обращал внимания. Так же как и преторианец, что стоял у входа. Медик вытер ладонью рот и двинулся дальше. Трибун Восьмого легиона с черными гноящимися пятнами ожогов на лице вошел в палатку и остановился. Его слегка покачивало. Чтобы не упасть, трибун ухватился за древко императорского штандарта. Руки его были обмотаны бинтами. Руфин улыбнулся одной половиной лица — ему почему-то показалось это смешным. Он и сам не понял почему.

— Императорская машина прибыла… — сказал трибун.

Руфин никак не мог вспомнить его имя. Скавр? Нет, Скавр погиб при взрыве в Нисибисе… Это кто-то другой… Но кто? Кто?

— А фургоны для остальных? — спросил Руфин.

— Только двадцать.

— Отправляйте солдат. Я подожду.

— Руфин Август…

— Я не могу бросить моих солдат. Отправляйте больных и раненых… скорее.

Трибун вскинул руку, отпустил древко и едва не упал. Повернулся, нетвердым шагом вышел из палатки. Будто был пьян. Императора вновь стал разбирать беспричинный смех. Может, они все пьяны? И этот взрыв им пригрезился? И этот фантастический неземной свет, и этот гриб, встающий над уничтоженным Нисибисом, — тоже?

Где-то урчали моторы. Больных увезут. Но спасут ли… Спасут ли… Руфин вновь почувствовал приступ тошноты и едва успел склониться над тазом, как его вырвало. Младший медик поспешно сменил посудину. Вчера этот парень прибыл из Антиохии и в первый момент едва не падал в обморок при виде того, что творилось в лагере. Их легко отличить — тех, кто был с Руфином, и тех, кто приехал позже. Они другие… живые… а войско Руфина — это мертвецы. Одни мертвецы. Руфину еще повезло, что Гимп укрыл его в какой-то ямине и Август в отличие от большинства солдат, не получил ожогов. Но в облаке, что плыло по небу, был какой-то особый смертоносный яд, и этот яд теперь их всех убивает, подвергая изощренным пыткам.

«Трион, — билось одно-единственное имя в мозгу. Имя, которое теперь звучало как проклятие. — Так вот как действует твоя бомба повышенной мощности…»

«Надо назначить первого префекта претория», — подумал Руфин.

Но кого? Из тех, кто оставался в Антиохии? Тыловые крысы. Ничтожества. Из тех, кто был с ним в походе? Живые трупы…

Будь проклят Трион! Трион виновен во всем! Зачем Элий сохранил ему жизнь? Зачем император поддался на доводы Элия и сохранил Триону жизнь?

Глупо… Нет. Не то… Надо было уничтожить Элия, а Трион бы сделал бомбу для Руфина. И теперь Руфин взорвал бы ее в лагере варваров и разом спалил это крысиное гнездо.

Элий испортил такое великолепное развлечение. Занятно было бы посмотреть, как варвары ползают по дорогам с вытекшими глазами стаей обгорелой саранчи. Руфин представил эту картину и вновь затрясся от смеха….

Медик положил на лоб Руфину мокрую тряпку. Стало немного легче. Часовой-преторианец опустился на колени. Постоял так немного и упал. Армия мертвецов. Почему монголы не идут по их следам? Римляне стали легкой добычей. Прекрасная добыча — постоянно блюющие живые мертвецы. Наверное, варвары просто не знают, что творится в армии Руфина.

Вновь вернулся трибун. Как же все-таки его имя? Плавт?.. Нет, при чем здесь комедия. Трагедия скорее… Но как же все-таки его имя…

— Прибыл Шестой легион из Сирии. Остававшийся в резерве легион. Ну вот и чудненько. Шестой легион, «Феррата», то есть закованные в — железо, они оборонят… от черного пепла, падающего с неба… рвота, опять рвота… нет ничего хуже рвоты… кроме боли… которая пронизывает все тело и от которой не спасает даже морфий. Больных в больницы… мертвецов в гробницы… Он говорит уже в рифму…

— Когда всех отправят? — спросил Руфин. Медик подал ему воду с лимоном и со льдом. Какое блаженство…

— Еще нет…

— Чтобы всех в Рим. И живых и мертвых… Всех… Трибун не стал объяснять, что трупы погибших сожгли на месте. Их даже не пытались опознать. Да и невозможно было опознать тех, кто оказался близко к Нисибису. Черные обугленные личинки. А Скавра и первую когорту просто не нашли. На месте Нисибиса дыбом встала земля.

— Данные разведки? — Руфин с трудом ворочал распухшим языком, слова получались невнятными.

— Варвары ушли. Ушли? Куда?

А в сущности, не все ли равно… Какое Руфину дело до варваров?

— А Элий? — спросил он в который раз. Трибун почти в ужасе глянул на императора.

— Ах да… там воронка и оплавленная земля. Ну что ж, возьмем немного этой земли в Рим… и похороним. — Пусть это будет прах Элия. Негоже ему сто лет слоняться по берегам Стикса.

Фургон со змеей, обвивающей чашу, остановился у декуманских ворот лагеря. Три десятка фургонов следом замерли неподвижной чередой. Дверца первого распахнулась, и на землю выпрыгнула высокая женщина в странном наряде — хлопковая туника с длинными рукавами, заправленная в брюки, такая же белая шапочка и маска из плотной ткани, закрывающая рот и нос. На комбинезоне и шапочке значки: шесть эллипсов переплелись вокруг золотого шара. На худощавой фигуре заметно выдавался вперед круглый живот. Беременная? Здесь? Женщина протянула часовому пропуск. Гвардеец был в одной тунике без броненагрудника. Несмотря на жару, лицо у него мучнисто-белое, будто осыпанное пудрой. То и дело он морщился и подносил руку к горлу — его тошнило.

«Схватил как минимум сто единиц, — подумала Норма, с сочувствием глядя на молодого парня, — а ведь он прибыл уже после взрыва».

Часовой мельком взглянул на бумагу и махнул рукой, разрешая въезд.

— Машины останутся здесь, — сказала Норма Галликан и сделала знак своему спутнику — немолодому человеку в таком же наряде — следовать за ней.

Она вытащила из кармана прибор и поднесла к часовому. Тонкая красная стрелка прыгнула в сторону.

— Твоя туника сильно фонит, — сказала Норма, но легионер не понял ее слов.

Женщина вошла в лагерь и двинулась по преторской улице меж палатками. Двое солдат сидели прямо на земле. Норма поднесла прибор к палатке. Ткань излучала так же, как и туника часового.

— Помоги, — солдат поднял лицо с безобразно опухшим ртом. Кожа покрыта волдырями ожогов. — Помоги, сестренка… Мы были дальше всех… Мы из Восьмого легиона…

Ему так хотелось жить. Ему ведь только двадцать пять. Темные глаза блестели, как у наркомана. Вся туника его была осыпана выпадающими волосами.

— Ты можешь нам помочь? — спросил второй, вытирая тыльной стороной ладони рот. Тело его почернело, будто он с утра до вечера лежал на солнце.