ослабляет «драматическую силу прозрения», но и говорит об определенной направленности драматизма автора повести: через самоанализ, через собственный суд пройденной жизни героиня осознает и свои положительные качества. Позднее этот мотив разовьется в творчестве писателя в совершенно определенную формулу: «Дом в душе». Но сейчас нам важно отметить, что этот образ проистекает из самой специфики драматизма абрамовских героев.

Спектакль Любимова очень чутко фиксировал природу драматической ситуации, сложившейся в душе современного человека. Но он отнюдь не показал ее исчерпывающего разрешения. Авторы композиции как будто сознательно оставляли действие на пути к новому его обострению, когда должен был произойти перелом, родиться новое качество самосознания. Спектакль завершался как бы вопросом. И не случайно в нем наметилась еще одна женская судьба — судьба Пелагеиной дочки Альки, строптивой, горячей, очертя голову бросающейся в жизнь. Но тут драма только нащупывалась, и лишь в финале, после смерти матери, Алька задумавшись, спускалась на землю…

Многообразие героев и судеб, обнаруживающих жизненную необходимость обретения в душе каждого прочных нравственных основ человеческих отношений, повлекло за собой попытки создания широкой народной драмы характеров.

Вполне удачным опытом в этом направлении стал уже известный нам спектакль «Братья и сестры» (авторы инсценировки и постановщики А. И. Кацман и Л. А. Додин).

Был этот спектакль молодежным, и оттого почти зримо ощущался в нем мотив приобщения молодого поколения, поколения городского, как бы к истокам народной жизни, к «соли и боли нашей земли» (эти слова пели под гитару студенты, выйдя все вместе на авансцену Учебного театра перед началом спектакля). Именно сам факт приобщения студентов к жизни деревенских людей на родине писателя приобрел в спектакле эстетическое значение.

Но была у этой драматической композиции более глубокая особенность, которая поставила «Братьев и сестер» в ряд этапных спектаклей как для постижения театром прозы Абрамова, так и в более широком плане. Не случайным было обращение именно к абрамовской эпопее. Жизнь подсказала, что обретение духовной гармонии нужно искать в постижении человеком мысли народной, в установлении душевного родства людей. Мысль эта, декларативно выведенная в название композиции (а теперь уже и в название тетралогии Ф. Абрамова), раскрывается самой структурой четко выстроенного драматического действия романов «Две зимы и три лета» и «Пути-перепутья».

Постановщики избрали прием эпизодного построения спектакля, которое вполне согласуется с композиционными принципами масштабной эпопеи Ф. Абрамова, и это позволило передать сложную полифонию многих человеческих драм и судеб.

Если спектакль «Деревянные кони» представлял собой своего рода поэтическую хронику жизни нескольких поколений, то композиция «Братья и сестры» была сосредоточена на изображении определенного исторического периода — годах войны. Суровое, тревожное, героическое время преломляется по-разному в характерах деятельного, трудолюбивого Михаила Пряслина, совестливой его сестры Лизы, в разнузданном, способном на предательство Егорше, в образах других персонажей, каждого из которых обстоятельства ставят в трудные, острые ситуации.

В едином ритме спектакля сосуществовали сменяющие друг друга сцены трудовые и интимные, остро публицистические и наполненные тонким лиризмом, призванные в совокупности передать глубокий драматизм жизни колхозного села, процесс нравственного, духовного и душевного роста героев эпопеи Ф. Абрамова. С первого же эпизода, когда Михаил Пряслин, возвратясь с лесозаготовок домой, наделяет свою мать, братьев и сестер хлебом, припасенными для них гостинцами, — с самого этого символического эпизода по-новому, по-современному осмысленная Абрамовым толстовская альтернатива «жизни для себя» и «жизни для других» начинает свое развитие в душе героев.

Авторы композиции выбрали из трилогии наиболее острые эпизоды именно по линии этой альтернативы так, чтобы они находились в органической связи с поступками, мыслями и чувствами Михаила Пряслина. Такой отбор послужил одновременно прочной основой сценического действия, и с определенной ясностью высветил самый костяк эпопеи Абрамова.

Образ Михаила Пряслина, с мальчишеских лет вместо убитого на войне отца потянувшего на своих плечах семью, волею судьбы принявшего миссию кормильца, противоречив уже потому, что жизнь как бы поторопилась, не дав герою еще духовно повзрослеть, стать вровень с его заботами. И вот он, единственный работящий мужик на селе, а в сущности, еще мальчишка, оказывается неподготовленным к вступлению в сложный мир человеческих отношений. И действует он скорее интуитивно, не имея еще твердых жизненных убеждений. Это становится особенно очевидным в эпизоде, рассказывающем о его любви к молодой вдове Варваре. Сопротивляясь попыткам матери и председательши Анфисы Петровны урезонить «разгоряченного жеребца», Михаил с досадой крикнет: «Надоели вы все!» — и попрекнет родных хлебом своим…

Разительно контрастной поэтому будет выглядеть затем в спектакле сцена оплакивания невесты — Лизки, сестры Михаила, решившейся во имя милых ее сердцу «двойнят»-братьев выйти замуж за разудалого, бесшабашного Егоршу Ставрова, посулившего купить Пряслиным корову. Лизка оказывается гораздо выше своего брата, потому что сознательно пожертвовала собой, чтобы облегчить жизнь ближним. Этот своего рода мученический ореол как бы витает над образом Лизаветы. Маленькая, хрупкая, совсем еще девчонка, но упрямая, твердая в своем убеждении — такой предстала она в спектакле. Режиссер предельно обостряет ситуацию яркой, броской, почти символической деталью — белым платьем в синий горошек, сшитым из отреза, подаренного Михаилом. Поступок Лизаветы потрясает Михаила Пряслина, помогает ему постичь нравственные основы человеческой жизни.

Коллизии подчеркивают многоэтапность такого постижения. Главным же, высшим уровнем постижения героем науки жить является цепь драматических эпизодов; возникших вокруг судьбы Тимофея Лобанова, бывшего в немецком плену, вконец сведенного в могилу болезнью.

Не случайно начинается этот цикл эпизодов в спектакле сценой, где Михаил остается за руководителя в колхозе. Инструкции райкома, планы, требования сводок — за всем этим стоят живые люди. И принимать решения — это значит управлять судьбами этих самых людей. И вот герой посылает на лесозаготовки смертельно больного Тимофея, обвиняя его в дезертирстве. Тут срабатывает еще и сила шаблона: был в плену — значит, трус, предатель. Жизненной зрелости не хватает Михаилу, чтобы суметь самому, без подсказки, а то и вопреки наклеенным ярлыкам, по совести разобраться в людях. Гибнет Тимофей, и опять мы видим потрясенного Михаила, который упрямо красит красную звезду для пирамидки на могилу Тимофея. В орбиту драматического действия, ведущего к становлению характера героя, его нравственных жизненных принципов, вовлекается и эпизод с уполномоченным по хлебозаготовкам Ганичевым, который, «выколачивая» из обобранного Пекашина оставшиеся крохи зерна, сам на грани голодного обморока. Его бескорыстие, искренняя забота об общем, понимание выпавших на долю людей трудностей оказываются убедительнее всех слов. И пекашинцы отрывают от сердца последние крохи зерна.

Жить для людей, заботой о братьях и сестрах, — это осознанное чувство человеческого сродства рождается не только у Михаила. И словно оселок, на котором испытывались люди, становится эпизод сбора подписей в защиту арестованного председателя колхоза Лукашина, который, понимая, что деревне не прожить без хлеба, раздал работникам часть зерна.