13 июня. Понедельник. Вчера и ночью получено несколько телеграмм с разных пунктов Дуная. Турки, по-видимому, очистили весь правый берег нижнего Дуная; генерал Циммерман уже занимает Тульчу, Исакчу, посылает отряды к Бабадагу и намеревается вводить управление в Бабадагской области. На среднем Дунае предпринято нашими моряками несколько новых попыток против турецких пароходов; но теперь эти смелые предприятия как-то не удаются: мины не действуют; несколько офицеров и художник Верещагин ранены.

Сегодня утром было довольно хлопот и суеты: следовало телеграфировать Циммерману и великому князю главнокомандующему, в то же время разбирать и докладывать государю бумаги, привезенные срочным курьером из Петербурга, а в промежутках – смотр проходившей колонны 13-го корпуса и приезд дона Карлоса, который, впрочем, должен сейчас же уехать обратно в Бухарест.

Мы выезжаем сегодня же в 4 часа дня через Бухарест в Слатину, где ночью пересаживаемся в экипажи для дальнейшей поездки к Дунаю.

15 июня. Среда. Драча. Около полуночи 14-го доехали по железной дороге до Слатины и здесь простояли почти до 3½ часов утра в ожидании прибытия экипажей, перекладки вещей и разборки полученной от князя Горчакова из Бухареста шифрованной телеграммы. Канцлер выехал из Плоешти в одном поезде с государем, но вагон его отцепили на последней станции перед Бухарестом, где канцлер и должен остаться. С государем поехал из дипломатов один Амбургер, который и разобрал телеграмму; она оказалась довольно важной. Новиков сообщает, что венское правительство, не считая себя вправе ныне вмешаться в борьбу между Черногорией и Турцией, объявит, однако же, что в случае, если турки будут угрожать независимости Черногории или позволят себе жестокости с населением края, Австро-Венгрия сочтет своим долгом действовать не только дипломатически, но и оружием. Вместе с тем, по донесению Новикова, Венский кабинет в ответ на английскую ноту советовал Лондонскому кабинету признать удовлетворительными заявленные графом Шуваловым условия, на которых Россия согласилась бы заключить мир с Турцией, не исключая даже и предложения нашего о срытии крепостей между Дунаем и Балканами.

От Слатины помчались мы в десяти экипажах по дороге, ведущей вдоль левого берега Алуты[126] к Турну и Никополю. Не доезжая до этих пунктов, повернули влево, к высокому кургану, с которого открывается обширный вид на всю долину Дуная от устья Алуты до Систова и далее. На этом-то протяжении должен совершиться переход через Дунай.

На кургане была уже заранее разбита государева палатка; здесь встретил государя великий князь Николай Николаевич со своим штабом и присланной заранее частью императорского Конвоя. С высоты этого кургана государь мог видеть действия наших батарей, устроенных от устья Алуты до Фламунды и еще накануне открывших сильный огонь против Никополя и турецких батарей, под огнем которых должны проходить наши понтоны, суда, паромы и мостовые материалы, приготовленные на реке Алуте. Часть понтонов уже прошла в ночь на 14-е, несмотря на присутствие двух неприятельских канонерок у Никополя. В то же время производились маневры в Ольтенице, где несколько уже дней делали вид, что готовятся к переправе.

Пробыв на кургане часа три или более, государь и вся свита продолжали путь к селению Драча. Здесь в простеньком доме приготовили помещение для государя; для нас уже разбиты палатки; обед был готов в обыкновенное время; вся обстановка более напоминала красносельские маневры, чем настоящую войну. Сам государь, окруженный почти всей своей семьей, сделал то же замечание. Однако ж в душе он не был так спокоен, как на маневрах: большую часть ночи не спал от волнения в ожидании решительных действий на следующее утро.

Сегодня поднялись мы ранее 5 часов; государь потребовал меня к себе; пришел и сам главнокомандующий. Государь сознался в тревожном состоянии духа и сказал, что несколько раз уже случалось ему накануне важных событий видеть во сне отца своего; он видел такой сон в ночь на 12 апреля, то есть перед объявлением войны, и тот же сон видел опять этой ночью: покойный отец, император Николай, нежно прижимал к груди своего сына и благословлял его. Государь прослезился и был так растроган, что мы вышли из комнаты, чтобы дать ему успокоиться.

Вслед за тем мы все опять помчались в экипажах на вчерашний курган, хотя знали, что уже прошлой ночью должна была начаться настоящая переправа в другом пункте – от Зимницы к Систову. План этот держался в такой тайне, что даже никто из свиты не подозревал о нем. Маневры, производимые в разных пунктах, в особенности у Никополя и Ольтеницы, по-видимому, обманули и турок. Лишь только прибыли мы на курган, там же, в карете полевого телеграфа, прочли телеграмму: генерал-майор Драгомиров с большей частью 14-й дивизии уже переправился на судах и после небольшой перестрелки занял высоты правого берега Дуная, к востоку от Систова.

Мы оставались на кургане напротив Никополя с 7 часов утра до 2 часов дня, и пока смотрели на действия наших батарей, бомбардировавших Никополь, пока перед нашими глазами начал гореть этот город, беспрестанно приходили телеграммы из Зимницы о продолжавшейся переправе. Часть переправившихся войск сдвинута влево для прикрытия переправы со стороны Рущука, а с другой частью генерал Драгомиров обратился на Систово, но, кажется, еще не завладел городом, поджидая прибытия полевой артиллерии, так как с передовыми войсками переправились только две горных батареи. Известия эти успокоили и государя, и главнокомандующего. Очевидно, турки не ожидали переправы в этом пункте. Между тем все почти понтоны и суда с Алуты уже успели в прошлую ночь пройти в виду никопольских батарей. Полагают, что батареи эти сбиты нашими выстрелами;

но можно думать, что турки потеряли голову и поспешат очистить весь правый берег Дуная, кроме крепостей.

В четвертом часу возвратились мы в Драчу. С переправы приходили частые телеграммы об успешном ходе дела. Во время обеда государю пришло известие о том, что почти вся 14-я дивизия уже переправилась, город Систово занят и турки окончательно ушли. При этом известии государь, подняв бокал, возгласил «ура!» главнокомандующему и тут же вручил ему Святого Георгия 2-й степени. Крики «ура!» повторились в лагере, а после обеда к домику государя прибежала вся толпа, составляющая штаб и свиту его высочества. Опять раздались оглушительные крики, принялись качать главнокомандующего, а затем сам государь с новым кавалером ордена пошел к его ставке. По пути через весь лагерь – те же крики, бросание шапок и проч. Бывшие тут два иностранных корреспондента изумлялись, видя эти свободные, безыскусственные изъявления энтузиазма и привязанности к великому князю, который действительно умел приобрести любовь всех своих подчиненных.

Поздно вечером приехал с переправы начальник штаба генерал Непокойчицкий. Государь собственноручно надел на него орден Святого Георгия 3-й степени. Тот же орден назначен командиру 8-го корпуса Радецкому и начальнику 14-й дивизии Драгомирову.

16 июня. Четверг. Зимница. В 6 часов утра выехали в экипажах из Драчи. Проездом через Пьятру государь осмотрел госпиталь, в котором было до трехсот раненых, привезенных с переправы. В числе их находился командир гвардейского отряда полковник Озеров. По собранным доселе сведениям, во вчерашнем бою потери наши составляли приблизительно 150 убитых и до 400 раненых. Главные потери были в Волынском полку, а затем в Минском. Гвардейцы не уступали армейцам в рукопашном бою. Один солдат гвардии Павловского полка, замечательно здоровый и сильный, поднял на штык 6 турок и жаловался, что рана в руку помешала ему покончить еще с седьмым. В числе раненых в госпитале было и несколько турок, но, кажется, их не щадили; солдаты наши дерутся с каким-то озлоблением. Рассказывают, что когда к одному тяжело раненному турецкому солдату подошел фельдшер, чтобы подать ему помощь, тот застрелил фельдшера в упор. Госпиталь в Пьятре устроен хорошо; вся работа врачей и уход за больными вполне удовлетворительны.