— Присутствующим членам августейшего кабинета министров прекрасно известно о различных инструментах Истории, используемых для перемен: язык дипломатов, яд заговоров, милость монарха, тирания папы римского…

«Боже, — думает Пенгалигон, — как замечательно: позже я должен это записать».

— …а потому великая почесть выпала на мою долю в первый год девятнадцатого столетия, История выбрала один отважный корабль — «Феб», фрегат Его королевского величества, чтобы распахнуть дверь в самое закрытое государство современного мира — во славу Короля и Британской империи!

И к этому мгновению даже последний негодяй из присутствующих в зале, будь он вигом, тори, независимым, епископом, генералом и адмиралом, должен, как и все остальные, прыгать от радости и яростно хлопать в ладоши.

— Капи… — за дверью чихает Чигуин, — …тан?

Его молодой стюард, сын главного корабельного плотника в Чатеме, который в свое время не сумел вернуть важный долг, заглядывает в каюту: «Джонс мелет зерна, сэр. И уже велел старине Гарри растопить плиту».

— Я приказал тебе принести кружку кофе, Чигуин, а не кружку с оправданиями.

— Так точно, сэр, извините, сэр, кофе будет готов через несколько минут. — След улиточной слизи блестит на рукаве Чигуина. — Но те скалы, о которых говорил мистер Сниткер, замечены по правому борту, сэр, и мистер Хоувелл посчитал, что вы захотите взглянуть на них.

«Ладно, отстань от парня».

— Да, надо взглянуть.

— Будут ли какие‑нибудь указания насчет обеда, сэр?

— Лейтенанты и мистер Сниткер будут обедать со мной сегодня вечером, так что…

Они с трудом удерживаются на ногах, когда «Феб» слетает с огромной волны.

— …передайте Джонсу, пусть приготовит куриц, которые больше не несутся. У меня нет места на корабле для бездельников, даже для тех, кто в перьях.

Пенгалигон поднимается по трапу на спардек, где ветер бьет его в лицо и раздувает легкие, как пару новых гофрированных трубок. Уэц стоит за штурвалом, одновременно поучая кучку не без труда держащихся на ногах гардемаринов, как управляться с непокорным румпелем в бурном море. Они отдают честь капитану, который кричит против ветра: «Что думаете о погоде, которая ждет нас впереди, мистер Уэц?»

— Хорошая новость, сэр, — облака уходят к востоку; плохая новость — ветер меняется на румб к северу и прибавляет пару узлов. По поводу помпы, сэр, мистер О’Лохлэн ухитрился подсоединить новую цепь, но он думает, что появилась еще одна течь: крысы прогрызли чертову корму в пороховом складе.

«Если они не жрут нашу еду, — думает Пенгалигон, — то принимаются жрать мой корабль».

— Скажите боцману, чтобы устроил охоту. За десять хвостов — одна кварта.

Уэц чихает, и его слюной обдает стоящих под ветром гардемаринов.

— Такой спорт людям всегда по душе.

Пенгалигон проходит по покачивающемуся юту, который выглядит не как обычно: хоть Сниткер и сомневается в том, что японские сторожевые посты смогут отличить американский торговый корабль от фрегата Королевского флота с зачехленными пушечными портами, капитан ничего не принимает на веру. Лейтенант Хоувелл стоит у поручней на юте, рядом с низложенным директором Дэдзимы. Хоувелл чувствует приближение капитана, поворачивается и отдает честь.

Сниткер поворачивается и кивает, словно равный по статусу. Указывает на каменный островок, который они осторожно обходят, держась в четырехстах или пятистах ярдах:

— Ториносима.

«Ториношима, капитан», — в уме поправляет его Пенгалигон и разглядывает островок. Ториношима — скорее огромная скала, чем маленький Гибралтар, покрытая птичьим пометом, оттуда доносятся хриплые крики морских птиц. Обрывистая со всех сторон, кроме одного участка с подветренной стороны, где крошится камень — там бравый корабль мог бы встать на якорь. Пенгалигон говорит Хоувеллу: «Спросите нашего гостя, не слышал ли он о том, чтобы кто‑нибудь высаживался здесь?»

Ответ Сниткера состоит из двух — трех предложений.

«Как отвратителен голландский язык, — думает Пенгалигон. — У человека во рту то ли кляп, то ли грязь».

— Он не слышал, сэр. Никогда не слышал о какой- либо попытке высадиться на этот остров.

— В его ответе больше слов.

— «Никто, кроме пустоголовой тупицы, не станет рисковать своим кораблем», сэр.

— Меня не так‑то легко уязвить, мистер Хоувелл. В дальнейшем переводите все.

Первому лейтенанту неловко.

— Извините, капитан.

— Спросите его, Голландия или какая‑нибудь другая страна заявляла право собственности на Ториношиму?

В ответе Сниткера сквозит ухмылка и звучит слово «сегун».

— Наш гость полагает, — объясняет Хоувелл, — что мы должны проконсультироваться с сегуном прежде, чем запланируем вывешивать британский флаг на этом птичьем дерьме. — Следуют новые слова, Хоувелл внимательно слушает их и уточняет вопросами. — Мистер Сниткер добавляет, что Ториношима означает «указатель к Японии», и если этот ветер сохранится, то завтра мы сможем увидеть «стену сада» — острова Гото, которые подчиняются владыке Хизена. Нагасаки находится именно в этом феоде.

— Спросите его, представители Голландской компании когда‑нибудь высаживались на островах Гото?

Ответ получается длинный.

— Он говорит, сэр, что капитаны Компании никогда не провоцировали…

Трое мужчин хватаются за поручни, когда «Феб» ныряет вниз и кренится.

— …никогда не провоцировали японские власти так явно, сэр, поскольку тайные…

Каскад брызг накрывает нос корабля. Промокший матрос ругается на валлийском языке.

— …тайные христиане все еще живут там, а раз все уходы и приходы…

Один из гардемаринов с криком скатывается по трапу.

— …контролируются правительственными шпионами, даже лодка не может подойти к нам, потому что их обвинят в контрабанде и казнят со всеми членами семей.

Ториношима, о которую разбивается волна за волной, уменьшается, оставаясь за кормой по правому борту. Капитан, лейтенант и предатель погружаются в свои мысли. Буревестники и крачки парят, кричат и бросаются вниз. Бьют четвертые склянки первой вахты, и меняются матросы левого борта без лишних слов и суеты: капитан на палубе. Сменившиеся моряки спускаются вниз на два часа трюмных работ.

Узкий янтарный глаз неба открывается на южном горизонте.

— Там, сэр! — восклицает, словно подросток, Хоувелл. — Два дельфина!

Пенгалигон никого не видит, лишь тяжелые стальные волны с синеватым отливом.

— Где?

— Третий! Красивый! — указывает Хоувелл, вздыхая. — Исчезли.

— Увидимся за обедом, — говорит Пенгалигон Хоувеллу и уходит.