— A — а, обедом, — повторяет Сниткер на английском и показывает, как пьет.

«Господи, даруй мне терпение, — Пенгалигон сухо улыбается, — и кофе».

Начальник интендантской службы выходит из капитанской каюты, подписав все дневные расходы. Его монотонный голос и кладбищенский запах изо рта оставили Пенгалигона с головной болью, добавившейся к болям в ноге. «Хуже работы с интендантом может быть только одно — быть им, — говаривал его наставник, капитан Голдинг, много лет тому назад. — Каждой команде нужен объект ненависти: пусть это будет он, а не ты».

Пенгалигон выпивает густую жижу со дна кружки. «Кофе обостряет мышление, — думает он, — но жжет кишки и укрепляет моего заклятого врага». После отплытия с острова Принца Уэльского нежеланная правда явила себя во всей красе: подагра пошла во вторую атаку. Первая случилась в Бенгалии прошлым летом: к чудовищной жаре добавилась чудовищная боль. Две недели он не мог вынести даже легкого касания простыней его ноги. После первого приступа болезни еще оставалась возможность как‑то отшутиться, но после второго он рисковал получить прозвище «капитан — подагрик», и Адмиралтейство тут же списало бы его на берег. «У Хоувелла могут зародиться подозрения, — думает Пенгалигон, — но он не осмелится озвучить их. Офицерские кают — компании забиты первыми лейтенантами, осиротевшими из‑за преждевременного ухода их капитанов». Хуже, если Хоувелл соблазнится предложением какого‑нибудь ловкача и переметнется на другой корабль, лишив Пенгалигона самого лучшего офицера, с которым он — как за каменной стеной. Его второй лейтенант, Абел Рен — со связями у него все в порядке благодаря женитьбе на строгой дочери командора Джоя, — тут же оближется от мысли о столь нежданной вакансии. «Выходит, я, — приходит к выводу Пенгалигон, — вступаю в гонку с моей подагрой. Если я захвачу голландскую медь этого года и — пожалуйста, Боже, — открою сокровищницу Нагасаки прежде, чем подагра уложит меня в постель, о моем финансовом и политическом будущем можно не тревожиться». В противном случае, Хоувелл или Рен запишут на свой счет захват меди и торговой фактории, а если операция провалится, его, Джона Пенгалигона, отправят в отставку. Ему придется уехать в сельскую глубинку юго — западной Англии, жить на пенсию — самое большее двести фунтов в год, которые будут вечно опаздывать, и завидовать всем. «В мои самые мрачные часы я говорю себе, что Госпожа Удача, похоже, восемь лет тому назад даровала мне капитанство только для того, чтобы получать удовольствие, опорожняя кишечник, присев надо мной». Во — первых, Чарли закладывает остатки семейного состояния, занимает деньги под именем младшего брата и исчезает; во — вторых, его агент, через которого Адмиралтейство выплачивало ему призовые деньги, и банкир сбежали от правосудия в Виржинию; в — третьих, Мередит, его дорогая Мередит, умерла от тифа; в — четвертых, его Тристам — энергичный, умный, почитаемый всеми, симпатичный Тристам погиб у мыса Сент — Винсент[81], оставив отцу лишь горькую печаль и нательный крест, сохраненный корабельным хирургом. «А теперь идет подагра, — думает он, — чтобы разрушить и мою карьеру».

— Нет. — Пенгалигон берет зеркало для бритья. — Мы заставим удачу повернуться к нам лицом.

Капитан выходит из каюты в тот самый момент, когда часового — его фамилия Бейнс или Пейне — сменяет другой матрос, Уокер, прозванный Шотландцем: они отдают друг другу честь. На батарейной палубе Уолдрон, старшина — артиллерист, стоит на коленях у орудия вместе с Моффом Уэсли, парнишкой из Пензанса. В полумраке и в шуме бушующего моря они не замечают прислушивающегося к ним капитана. «Давай с самого начала, Мофф, — говорит Уолдрон. — Что первое?»

— Пробанить ствол влажной щеткой.

— А если какой‑нибудь сучий кот сделает это плохо?

— Он оставит угли с прошлого выстрела, а туда же нам порох загружать, сэр.

— И артиллеристу оторвет руки: я такое однажды видел, и мне хватило. Что второе?

— Заложить пороховой заряд, сэр, или просто засыпать порох.

— А порох принесут в клювах маленькие птички?

— Нет, сэр. Порох я приношу с порохового склада, который на корме, сэр, всякий раз — для одного выстрела.

— Так и надо, Мофф. А чего бы нам не хранить все здесь?

— Одна искра разнесет нас на хрен, сэр. Третье, — Мофф считает, загибая пальцы, — утрамбовываем порох поплотнее прибойником, сэр, четвертое — закладываем ядро, пятое — заталкиваем пыж, потому что при качке ядро может выкатиться прямо в море, сэр.

— И тогда покажем себя настоящими французиками. Шестое?

— Выкатываем орудие, чтобы лафет крепко прижался к фальшборту. Седьмое: трубку с порохом в запальное отверстие. Восьмое: поджигаем его с помощью кремня и огнива, и поджигающий кричит: «Отойти!» — и порох в трубке поджигает основной заряд в стволе, и пушка стреляет, и все, что на пути ядра, разлетается в клочья.

— И что при этом происходит с лафетом? — вступает Пенгалигон.

Уолдрон захвачен врасплох, как и Мофф: он вскакивает слишком быстро, чтобы отдать честь, и ударяется головой.

— Не заметил вас, капитан; просим прощения.

— И что при этом происходит с лафетом, — повторяет Пенгалигон, — мистер Уэсли?

— Откатывается назад, пока его не останавливают крепежные веревки и каскабель.

— Что может откатывающееся орудие сделать с ногой, мистер Уэсли?

— Ну… эта… от ноги совсем немного останется, сэр.

— Продолжайте, мистер Уолдрон, — Пенгалигон идет дальше вдоль правого борта, вспоминая те дни, когда был подносчиком пороховых зарядов и держался за канат, протянутый поверх голов. С ростом пять футов и восемь дюймов, то есть гораздо выше среднего роста матросов, ему приходилось постоянно следить за тем, чтобы не ободрать голову о подволоку. Он сожалеет, что недостаточно богат и у него нет призовых денег, чтобы купить порох для пушечной практики. Капитанов, которые используют более трети запасов на подобные упражнения, морское командование не жалует.

Шесть ганноверцев, которых Пенгалигон переманил с китобойца на острове Святой Елены, моют — и хорошо все делают — скручивают и убирают пустующие гамаки, готовясь к надвигающемуся шторму. Они здороваются хором, чуть картавя: «Капита — р-н», и замолкают, предпочитая заниматься своим делом в тишине. Чуть дальше другие матросы под присмотром лейтенанта Абела Рена драят палубу горячим уксусом и пемзой. Для маскировки верхняя часть корабля грязная, но нижним палубам нужна защита от плесени и затхлого воздуха. Рен с размаху ударяет матроса тростью из ротанга и ревет на него: «Скрести надо, а не щекотать, ты, красотуля!» Затем делает вид, что только сейчас замечает капитана, и отдает честь:

— Добрый день, сэр.