Конечно тогда, в феврале 1943 года, с продовольствием в Советском Союзе была «напряженка». От дистрофии умирали не только в блокадном Ленинграде, но порой и красноармейцы на фронте, даже не будучи в окружении. Так, на Калининском фронте в I квартале 1943 года 76 солдат умерли от истощения (интенданты не смогли наладить доставку продовольствия на позиции). В результате командующий фронтом генерал Максим Пуркаев был снят с должности. А немецкие пленные в Сталинграде несколько недель были на голодном пайке и были сильно истощены (с 25 января им полагалось по 120 г хлеба в день, да эту пайку не всегда выдавали). Однако можно было сделать гораздо больше для спасения от голодной смерти солдат армии Паулюса. В пленных видели врагов и мстили им за страдания, причиненные немцами советскому народу. Для помощи им не делали почти ничего. Как объяснить, например то, что при пленении у несчастных отняли даже остатки продовольствия, не предложив ничего взамен. Когда едва держащихся на ногах пленных перегоняли пешком из руин Сталинграда в лагеря в 20–30 км от города при 30-градусном морозе, для многих это была «дорога смерти». Что ж, Сталину было чуждо великодушие победителей.

1 апреля 1943 года Управление НКВД по Сталинградской области сообщало Берии о положении сталинградских пленных: «После ликвидации Сталинградской группировки войск противника в самом Сталинграде и ближайших крупных населенных пунктах была организована сеть лагерей для содержания военнопленных офицеров и солдат немецкой армии.

В результате организованной в лагерях агентурной работы, а также оперативной фильтрации добровольцев германской армии и личного состава рот «украинской вспомогательной полиции», нами выявлен и взят в следственную обработку 91 человек официальных сотрудников германских и румынских разведывательных, контрразведывательных, полицейских и иных административных органов. В том числе:

1. Сотрудников абвера – пять,

2. Сотрудников отделов 1-ц – 23,

3. Сотрудников тайной полевой полиции – восемь,

4. Сотрудников полевой жандармерии – четыре,

5. Сотрудников 2-го бюро различных румынских воинских штабов – шесть,

6. Сотрудников военных комендатур – четыре,

7. Сотрудников радиоразведки – четыре,

8. Сотрудников рот пропаганды – три,

9. Сотрудников военных судов – пять,

10. Сотрудников различных хоз. команд, команд спецсвязи, переводчиков – 29.

38 человек из отобранных, согласно распоряжению 2-го управления НКВД СССР, нами направлены в Москву».

Мало кто знает, что в «котле» в составе 6-й немецкой армии было порядка 20 тыс. советских граждан, служивших в тыловых частях вермахта в качестве «добровольных помощников» («хи-ви»), а также в сталинградской полиции. Существует легенда, будто в последние недели обороны Сталинграда командование 6-й армии свело всех «хи-ви» в одну боевую часть – дивизию «Штурмфельда», выдав им оружие и отправив на позиции. Дескать, никакого сомнения в их надежности не было, поскольку советские граждане не ждали пощады от «красных» и дрались не на жизнь, а на смерть. На самом деле боевая группа Штурмфельда дралась не в Сталинграде, а на Чирском фронте, и была она сформирована не из «хи-ви», а из тыловых частей артиллерии. В окруженном Сталинграде же никто и не подумал вооружать «хи-ви». И дело было совсем не в сомнении в их надежности, а в острой нехватке боеприпасов. Так, только в период с 1 по 9 января 1943 года, накануне последнего советского наступления, войска 6-й армии расстреляли 629 т боеприпасов, а получили по воздуху их восполнение только на 48,5 т. «Хи-ви» же по степени обученности военному делу значительно уступали германским солдатам. Поэтому не было никакого смысла позволять «хи-ви» расходовать дефицитные боеприпасы.

И далеко не факт, что попавших в советский плен «хи-ви» непременно расстреливали. С тем же успехом их могли отправить в ГУЛАГ или мобилизовать в Красную Армию, испытывавшую острую нужду в «пушечном мясе». Неизвестно, сколько именно «хи-ви» попало в советский плен, и какова была их дальнейшая судьба.

После капитуляции остатков 6-й немецкой армии 2 февраля 1943 года в развалинах Сталинграда было найдено и захоронено 120 300 трупов немцев и 32 тыс. трупов красноармейцев (РГАСПИ, ф. 83, оп. 1, д. 19, л. 164).

После того, как окружение 6-й армии было завершено и отбита попытка ее деблокады соединениями 4-й танковой армии Гота, речь шла уже только о том, чтобы пожать плоды победы, принять «лагерь вооруженных военнопленных», по меткому выражению командующего защищавшей Сталинград 62-й армии В. И. Чуйкова.

После победы в Сталинграде участвовавшие в сражении генералы начали «тянуть одеяло на себя». Каждый считал, что более других достоин славы победителя. При этом те генералы, которые участвовали в Сталинградской битве с первого дня, только себя считали «истинными сталинградцами». Многие из них враждебно относились к Рокоссовскому, считая, что он пришел «на все готовенькое» – добивать Паулюса. Этот дележ славы продолжили в дальнейшем историки, среди которых были «фанаты» того или иного генерала или маршала.

Но для Еременко главным врагом на всю жизнь остался не Рокоссовский, а Жуков. Андрей Иванович очень переживал, что его лишили лавров Сталинградской победы. У него открылись старые раны. В госпитале, а потом в санатории у Андрея Ивановича было время, чтобы подробно проанализировал события, связанные с подготовкой контрнаступления и своими взаимоотношениями с Жуковым. 1 февраля 1943 года, явно имея в виду Георгия Константиновича, Еременко с горечью отметил в дневнике: «Первостепенное значение имеют не заслуги, а взаимоотношения с начальством… Страшная беда, что и в наш век все еще так решаются вопросы». Эта запись появилась по поводу публикации указа от 28 января о награждении группы генералов, отличившихся в битве за Сталинград, орденом Суворова I степени. Одновременно почти все награжденные, кроме Еременко, удостоились очередных званий. Жуков, получивший орден Суворова № 1, еще 18 января стал маршалом Советского Союза. Гордов, Рокоссовский и Ватутин получили звания генерал-полковников. Василевский – генерала армии, а через месяц, 16 февраля, и маршальское звание. Вот только Еременко из генерал-полковников в генералы армии Сталин производить не спешил. Андрей Иванович видел здесь жуковские козни.

В записи от 19 января 1943 года Еременко значительную часть вины за свою опалу возлагал на Жукова: «Жуков, этот узурпатор и грубиян, относился ко мне очень плохо, просто не по-человечески. Он всех топтал на своем пути, но мне доставалось больше других. Не мог мне простить, что я нет-нет, да и скажу о его недостатках в ЦК или Верховному Главнокомандующему. Я обязан был это сделать, как командующий войсками, отвечающий за порученный участок работы, и как коммунист. Мне от Жукова за это попадало. Я с товарищем Жуковым уже работал, знаю его как облупленного. Это человек страшный и недалекий. Высшей марки карьерист… Если представится возможность, напишу о нем побольше». Такая возможность представилась в санатории Цхалтубо, где Еременко оправлялся от болезни. Здесь он записал 28 февраля 1943 года: «Я почувствовал себя значительно лучше и приступил к описанию Сталинградской битвы. В ходе работы у меня возникла мысль, что если бы тов. Жуков утвердил время атаки, которое предлагал я, то противник не только не задержал бы нас на реке Червленной, а, наоборот, сталинградская группировка была бы разбита еще в ноябре. Один день, недооцененный Жуковым, «съел» два месяца (подготовки к контрнаступлению. – Б.С.) и принес много жертв. Первоначально по общему плану контрнаступления Юго-Западный и Сталинградский фронты должны были наступать одновременно. Я был категорически против одновременного начала наступления и доказывал, что мы должны обмануть противника и поставить в исключительно невыгодные условия, заставить его измотать и задержать свои танковые и механизированные войска, к тому же без всякой пользы. Мое утверждение основано на реальном расчете и анализе действий противника. С началом нашего наступления факты полностью подтвердили мои доводы. Я не считаю себя сейчас умней, чем был тогда, когда настаивал на своем предложении и добивался его утверждения. Ведь если Юго-Западный фронт начнет наступление на два дня раньше, чем Сталинградский, то для противника создастся весьма сложная обстановка, которая может привести его к катастрофе. На эти мои доводы Жуков ответил: «Обождите с «катастрофой», хоть отгоните противника от Сталинграда километров на 60–70, и то будет хорошо».