Учитывая, что Максим был испанцем с безупречной никейской верой, по контрасту с арианством Юстины и ее сына, некоторые советники Феодосия лично молили отвергнуть мольбу Юстины и замести нелегальность переворота Максима под ковер. Но красота Галлы, как сообщал Зосима, стала слишком большим соблазном для Феодосия — хотя историк не упоминает, что семейные связи ее с Константином были равно соблазнительны, и эта женитьба давала Феодосию весомый повод предпочесть Максиму послушного соправителя, которым можно было куда легче манипулировать в своих интересах. Феодосий женился во второй раз на Галле и выполнил обязательства перед новыми родственниками, разбив Максима и восстановив власть Валентиниана II на Западе в 388 году; при этом Феодосий, меньше пробывший императором, но старший из двух Августов, теперь играл более значимую роль.[901] Через год или два после женитьбы на Галле, когда Феодосий все еще был на войне, родилась их дочь Галла Плацидия.[902]

Хотя она родилась в восточной половине империи, будущее Галлы Плацидии лежало на Западе. Через четыре года после восстановления его Феодосием Валентиниан II был найден мертвым в Галлии; его место занял еще один узурпатор — Евгений. Старший император Феодосий теперь упорно отказывался передавать контроль над Западом более опасному партнеру, уже планируя на него одного из своих сыновей. В сентябре 394 года он одержал знаменитую военную победу над Евгением у реки Фригид. Несколькими месяцами позднее, 17 января 395 года, Феодосий умер от болезни в Милане, в возрасте сорока девяти лет. Он поручил своему близкому помощнику и magister militum Стилихону, еще одному римскому офицеру варварского происхождения, который был с 384 года женат на племяннице Феодосия Серене, опеку над своими детьми: восемнадцатилетним Аркадием, десятилетним Гонорием и их сводной сестрой Галлой Плацидией, примерно семи лет. Такова, по крайней мере, была договоренность согласно Стилихону, чье слово было единственной гарантией последней воли Феодосия.[903]

Теперь Аркадий и Гонорий стали соимператорами, Аркадий правил из Константинополя, а более юный Гонорий — из западного двора в Милане. Стилихон де-факто действовал при нем как регент. Галла Плацидия тоже обосновалась в Милане, где от нее требовалось посещать могилу отца.[904] Но когда Милан не смог больше обеспечивать требуемую защиту от все больше беспокоивших вторжений готов на границе империи по Рейну и Дунаю, новым местом для столицы был выбран город Равенна. Это была куда более безопасная крепость, с трех сторон защищенная болотами, а с четвертой морским берегом. В 402 году, когда Галле Плацидии было примерно тринадцать лет, весь двор переместился во дворец на юго-востоке Равенны.

В то время как Константинополь был городом-сказкой и его громадный императорский дворец на берегу овевался теплыми морскими бризами, сильно укрепленная Равенна была скорее утилитарным центром, зловонным и больше похожим на военную базу, чем на столицу. Вне своих стен она мало что могла предложить как новая имперская резиденция.[905]

Дни, когда римские солдаты-императоры и их свита путешествовали из имперской столицы в имперскую столицу, от провинции к провинции, от одной кампании к другой, давно ушли. Сводные братья Галлы Плацидии были до некоторой степени пассивными наблюдателями при собственных дворах. Их, молодых и слишком неопытных, чтобы самим вести свои армии, твердо держали в кулаке их старшие советники; по сравнению со своими предшественниками они буквально отсиживались в своих дворцах, отваживаясь выйти из них только лишь при необходимости появления на публике или для летних путешествий на отдых в места с более легким климатом. Доступ к императорам тщательно регулировался евнухами и гражданскими слугами, которые обслуживали их личные покои, их каждодневная дворцовая жизнь существовала вне тупого, удушающего внешнего лоска церемониальной процедуры.[906]

В результате имперские женщины этой эры, запертые в узкой компании, вели гораздо более сидячий образ жизни, чем их много странствовавшие предшественницы, за исключением времени, когда им разрешалось отправиться в паломничество по христианским местам, как сделала Елена. Хотя Феодосий поддерживал большее разделение между императором и его двором, его жену, Элию Флациллу, по крайней мере иногда видели в пурпурно-золотой дорожной карете за границей города.[907] Но после 395 года женщины императорской фамилии, как и их младшие братья, сыновья и мужья, в основном ограничивались утонченным дворцовым окружением, где они видели, вероятно, мало других человеческих существ — тем более близких слуг и женщин, которые ждали их в их собственных, тщательно изолированных апартаментах. Иоанн Златоуст свидетельствовал по поводу этого порядка в речи, когда хвалил поведение жены Аркадия, Евдоксии, принявшей однажды вечером участие в процессии со свечами за чьими-то мощами вне Константинополя. Он прокомментировал, что, вероятно, даже управляющие двором евнухи, обитавшие в коридорах дворца, впервые увидели императрицу.[908]

Хотя Галле Плацидии поневоле пришлось вести более уединенную жизнь, девушка в ее положении воспитывалась во многом таким же образом, как Юлия, Ливилла и другие девочки дома Юлиев-Клавдиев. Письмо, написанное примерно в 400 году христианским ученым-аскетом Иеронимом своей высокородной знакомой Лаэте с советами по обучению ее дочери Паулы, во многом отстаивало те же самые педагогические предписания, что и записанные теоретиком образования Квинтилианом в I веке. Ребенка следует научить писать и читать на латыни и греческом, дав ему алфавитные блоки.

В сочинениях Клавдиана, поэта и хроникера жизни двора IV века, предлагается, чтобы Серену и дочерей самого Стилихона, Марию и Фермантию, обучали латыни и греческому. Таким образом, мы можем допустить, что Плацидия получила подобное же образование, и еще более похоже, что основным языком восточного двора был греческий.[909] Возможно также, что она помогала на какой-то стадии ткать попоны для лошади своего старшего брата Гонория — следуя рекомендации Иеронима Лаэте, что Паула должна иметь приличные навыки в работе с веретеном, чтобы могла сделать себе одежду. Работа с шерстью была поощряемым умением для хорошо воспитанных римских девушек, как это было, когда Август сообщал о том, что женщины его рода соткали его тунику.[910] Все амбиции Паулы и ее желание одеваться в шелка по последней моде следует отбросить, предупреждал Иероним. А макияж, ювелирные украшения и прокалывание ушей он вообще запрещал — это напоминало упреки Августа Юлии в тщеславии и его похвалы Ливии за отсутствие украшений. Единственное, что фундаментально отличалось в образовании, предписанном Иеронимом для Паулы, от того, что получали ее римские предки из высшего класса — он стремился подготовить ее скорее для девственного монашества, чем к роли чьей-то жены.[911]