- Есть такая песенка, про маленького хутта, не слышали? – продолжает старик Моррис, отхлебнув из фляжки и сев прямо на землю: - эй, малая, будешь?

- Отвали, старик. – говорит Джун и качает головой.

- Мне жаль твою сестренку, малая, но ты ничего не могла сделать. – говорит Моррис: - жаль ее. Жаль вот этих ребят, которые оружие продавали. Особенно жаль Сандру, она была… ничего. Лучше, чем любой из засранцев, которые приходили на службу за последние десять лет. А больше всего жаль, что она так и не услышала, что она – молодец. Простые слова, а? Вот, говорит, ты все ворчишь, старый пердун, слова хорошего от тебя не услышишь. А я… может из старческой глупости, может из упрямства, да и если хвалить – то зазнается же! Вот и не хвалил, чтобы не разбаловалась. – он поднимает фляжку и смотрит на нее: - а твой жених, который страшный такой – не будет? Нет? Не пьет? Это хорошо… я вот категорически против выпивки на дежурстве, и вне его тоже. Никакой выпивки. Но… если бы сейчас Сандра была с нами – я бы протянул ей фляжку и сказал – пей. Пей. – он замолкает. Наступает тишина, в которой отчетливо слышно, как потрескивает, остывая, накалившийся ствол гаусс-винтовки.

- Дай сюда свою флягу, глупый старик. – говорит Надин, протягивая руку: - дай сюда и заткнись уже.

- Держи, подруга. Сегодня славный день чтобы выпить и не менее славный чтобы умереть. – говорит Моррис, протягивая флягу: - никогда бы не думал, что буду умирать в обществе туристов. Что? А как вас называть? Туристы и есть. Здесь на Яблоке ты или местный или турист. Правда, сдается мне, что ближайшие лет десять туристический сезон будет мертвым.

- Не будет никакого туристического сезона, - говорит Надин и отхлебывает из фляжки. Кашляет, прикрывая рот рукой: - что это?! Жидкая плазма?!

- Ракетное топливо из старых запасов. Давай обратно, еще прольешь. – Моррис принимает флягу обратно и отпивает еще глоток: - давненько я не пил такой прелести… а что насчет туризма, то Яблоко всегда вставало на ноги и сейчас встанет.

- Никакого туризма, - говорит Надин устало и отщелкивает пустую пачку-обойму из своей гаусс-винтовки: - ты не понимаешь, дед. Эта планета… да что там – эта система под карантином. Лет на сто наверное. Нам еще повезло, что по планете нейродеструкторами не прошлись, линкоры-дестроеры Инквизиции уже на орбите, видишь яркие звезды в зените? Которые стоят на одном месте? То, что нас тут всех еще не вплавило в кипящую от энергетического удара землю, может значить только одно – обе обитаемые планеты в этой системе под карантином. Между ними мы еще можем переместиться, потому и прорываемся в космопорт, но из системы выйти никому уже не дадут. По крайней мере я надеюсь, что нам дадут улететь на Дионею Два… там возможно остаться в живых. Правда моя карьера в ВКС Империи теперь пойдет прахом, потому что за сто лет карантина все изменится… а я скорей всего умру.

- Эй, парень! – окликает Персиваля старик Моррис: - а у твоей подружки жутко депрессивный взгляд на жизнь!

- Пять минут, - бросает в ответ Персиваль: - у нас еще пять минут на отдых, береги дыхание, старый хрен. И еще – у тебя хороший прицел и твердая рука. Без тебя нам пришлось бы туго.

- Без меня и моего старого, доброго дробовика. – Моррис гладит ствол дробовика рукой: - к сожалению патронов не так уж и много осталось. Но уж если выстрелит, то выстрелит, на максимальном разлете до трех тварей за раз кладет. Одну и вовсе в куски разрывает, не чета вашим армейским дыроколам.

- Пять минут, - повторяет Персиваль, не в силах сдвинуться с места: - ровно пять минут. Джун, скажи Рикио, чтобы отдохнул, нам осталось совсем немного.

- Рикио мертв. – тусклым, невыразительным голосом говорит Джун: - Безумный Художник, гордость клана, первый клинок на планете – мертв. Стоило ему только связаться с некой Джун – и он мертв. Единственный мужчина, который мог противостоять мне, единственный, который понимал меня… единственный…

- … - молчит Персиваль. Он не знает, что сказать. Он слишком устал, чтобы что-то говорить.

- Так вот. Песенка про маленького хутта. – говорит вместо него Моррис: - десять мелких хуттов отправились обедать. Один поперхнулся, их осталось девять. Девять мелких хуттов, поев, клевали носом, один не смог проснуться, их осталось восемь. Восемь мелких хуттов на Прайм ушли потом, один не возвратился, остались всемером. Семь негодных хуттов с сонбу играли вместе, себя вдруг резанул один, осталось только шесть их.

- Это расистская песенка. – говорит Надин, открывая глаза: - хуттам это не понравилось бы. Вы, наверное, из муринов? Ваша взаимная любовь уже скоро оскомину мне набьет. Как так можно друг друга не любить? Вы же соседи.

- Ну так. Это же муринская песня-считалочка, - отвечает Моррис, прикладываясь к фляжке: - у меня нет любимчиков, я не за тех и не