— Убей его! Убей его сейчас же!

Горбун ничего не слышал. Его взгляд был прикован к мешку, который Сет нёс, накрутив на руку шёлковый шнурок. Он зажмурился, ожидая услышать звон, когда Глаз Ворона разобьётся о мостовую.

Она успела подхватить падающее тело. Застонав, потянула за плечо на себя и, перевернув, посадила. Он безвольно опрокидывался на спину, она держала его, хватая за мокрую, выскальзывающую из пальцев одежду. Мешок с кристаллом мягко опустился в уличную грязь. Наконец она опёрла его о свои колени, боясь потревожить торчащий из спины нож.

Горбун, став на четвереньки, ещё секунду смотрел, как она убирает с его лица длинные мокрые пряди светлых волос, шепчет его имя, а он стонет в ответ мучительно.

— Убей! — кричал юродивый, стоя на коленях, зажимая ладонью хлещущую из раны кровь, другой утирая окровавленные губы. — Убей его, иначе он исцелится!

Горбун, как был на четвереньках, не вставая, пополз к мешку. Руки схватились за стянутую бечевой горловину. Он зашарил внутри. Лямка, наброшенная на плечо Сета, не давала вынуть шкатулку. Он схватил, принялся дёргать. Девица оттолкнула его, и он упал на спину с высвобожденным мешком в руках.

Ладони взмокли. Сет умирал. Только нож в спине не давал ему отойти в мир иной немедленно. Горбун понятия не имел, каким образом можно было бы исцелиться от таких ран, но всё равно действовал быстро. Юродивый следил за ним неотрывно, торопил взглядом: «Скорей! Скорей! Скорей!»

Шкатулка открылась от одного прикосновения. Он приподнял и отодвинул назад верхнюю складную панель, заполненную драгоценными и полудрагоценными камнями. Ниже располагалась вторая, такая же. Он вынул и её. Поставил осторожно на первую. На дне шкатулки, в своих бархатных ложах сверкали кристально-прозрачными гранями хрустальные осколки. Проведя над ними ладонью, он выбрал один, крупный. Обернулся к Сету.

Тот глядел на него, холодно усмехаясь. Пот прошиб горбуна от этой усмешки.

— Чего же ты медлишь?! — крикнул юродивый.

Горбун раскрыл ладонь, протянул вперёд хрустальную каплю, зашептал слова заклятия. Сет отвёл взгляд.

— Я вернусь, — сказал он, вытирая слезинку со щеки рыдающей девчонки, а потом завёл руку за спину, выдернул торчавший под лопаткою нож.

Горбун упал вперёд, крича последнее слово, ловя последний выдох умирающего.

— Ты опоздал, — сказал юродивый, глядя на девственно чистый осколок в его руке.

— Я успел, — ответил горбун, не веря собственным глазам. — Я успел! — закричал он, бросаясь к девчонке, отталкивая её от бездыханного тела. Камень с ладони упал в лужу. Он обхватил пальцами холодеющий лоб, замер, прислушиваясь. Оборванка, плача, колотила его по спине. Он не обращал внимания на удары маленьких кулачков. — Он пуст, — сказал, наконец, горбун, садясь в грязь. — Он пуст.

Белёсый туман клубился ещё над мостовой, над бездыханным телом, но где-то над городом всходило уже солнце, разгоняя густой молочный кисель. В промозглой сырости чудилось обещание тёплого солнечного дня. Горбун остановил рассеянный взгляд на искорке, полупогашенной мутной водой лужи, сверкающей с её дна. Наклонился и поднял камень, пытаясь разглядеть хоть пятнышко, спрятавшееся в его глубине, хотя бы намёк на цвет. Камень оставался девственно, кристально прозрачен.

— Что значит пуст? — спросил юродивый.

— Пуст, это значит, что у него нет души.

— Как такое может быть?

— Я не знаю. — Он действительно выглядел потерянным. Смотрел, как девица снова подтянула умершего к себе на колени, шептала ему что-то, склоняясь к лицу. — Но если он умер, а я, Ловец душ, не смог заключить его в камень, значит, у него попросту нет души.

— Даже деревья имеют душу, — отрезал юродивый, тяжело поднимаясь на ноги. Колени подгибались, он всё никак не мог встать. — Если ты действительно успел, но не смог ничего уловить, значит, он ушёл как-то иначе. Или нашёл себе иное вместилище.

— Иное? — Горбун поднял удивлённый взгляд. Девушка тоже вскинула голову.

— Я! Мы! — сказал юродивый, встав наконец. Его шатало, как под порывами ветра. — Он ведь обещал тебе вернуться? — Он обернулся к девушке.

— Да, — ответила та. Слёзы градом катились по её лицу. — Да!

— Радуйся. — Юродивый пристально смотрел в её глаза, силясь понять, что случилось между ними двумя после того, как он покинул тронную залу, что связало их так, — радуйся, эта тварь поклялась себе жить вечно и, кажется, нашла-таки способ.

Он заковылял мимо, дальше, всё ускоряя и ускоряя шаг.

— Куда ты? — крикнул горбун ему вслед.

— Предупредить Марка, что за тварь принял он в Круг в ночь полнолуния.

Эдель вихрем неслась по коридорам замка, всё быстрей и быстрей, не обращая уже никакого внимания на редкую стражу. Потому что два лестничных пролёта и десяток плавных, скруглённых изгибов назад почуяла неладное. Вид гвардейцев у высокой двустворчатой двери подтвердил её худшие опасения. Они выглядели напуганными.

И когда она распахнула дверь в кабинет Марка, от крика заложило уши.

Она замерла на миг, ошарашенная, но, скоро опомнившись, переступила порог, захлопнула створки, оставив за ними двух не по уставу пялившихся внутрь гвардейцев.

Забившись в угол, Рато кричал и продолжал, продолжал пятиться, словно пытался пройти сквозь стену. Он кричал так, как не кричал даже на вершине холма в момент инициации Круга. Монахи, лежавшие тут же, прямо на полу, пятились от него в другую сторону. Помогали себе скрученными за спиной руками.

— Что? Что вы сделали с ним? — Она заткнула пальцами уши, так невыносимо пронзителен был этот крик.

Страт, не прекращая пятиться, покачал головой отрицательно. Клирик закатывал глаза будто припадочный. Она поняла, что обращалась к людям, чей рот заткнут кляпом. Развернулась и бросилась к мальчишке.

Крик перешёл в визг, когда она поймала его в кольцо рук. Он изворачивался, кусая и царапая её, а она сжимала его всё сильнее и сильнее, терпя боль от укусов, ловя мелькающие руки, обхватывая ноги ногами, пока тот наконец не успокоился. Он лежал безвольно в её руках, маленький дикий мальчишка, положив бритую голову ей на плечо, руки висели плетьми. Она осторожно поднялась, чувствуя боль от укусов на плечах и ударов на лодыжках, подхватила его, отнесла на тахту.

Он вновь закричал, когда она положила его на спину. Вскочил, заламывая руки назад, царапая, раздирая рубашку под лопаткой.

— Вытащи! Вытащи! Вытащи! Нож!

Надеясь привести в чувство, она ударила его раскрытой ладонью. Он не заплакал, как можно бы было ожидать от маленького ребёнка. Он поймал её руку и, глядя в глаза новым своим, голубым и холодным, как осеннее небо, взглядом, прошипел сквозь зубы:

— Не смей!

— Прекрати истерику. — Её взгляд был так же ясен и твёрд.