из писательских заседаний в феврале 1958 года коммунист В. Солоухин даже заявил: «Нет уж, Евгений Александрович, вы сначала овладейте основами марксизма-ленинизма, а уж потом проситесь за границу»[1065]. Но у верхнего начальства свои виды, и летом 1960 года Е. первым в своем поколении становится «выездным»: за Болгарией и Румынией последовали Франция, Испания, Дания, Англия, США, Того, Либерия, Гана, Англия, Куба, далее везде[1066].

Это Оттепель — гибридное, как сейчас бы сказали, время, когда били, но не всегда убивали, могли даже приласкать, и левая рука будто не ведала, что делает правая. Гибридно вел себя и Е. — писал дерзости, тут же погашал их стихотворениями под названиями типа «Партия нас к победам ведет» и «Считайте меня коммунистом!», чтобы и в них взбесить ортодоксов своими дерзостями[1067].

Евтушенко — это человек, который всю жизнь стремился сидеть своей не самой выдающейся седалищной частью не на двух, не на трех и даже не на четырех, а — на всех стульях, какие только есть в поле его зрения, если до них можно было дотянуться его длинными руками, —

язвительно заметил В. Войнович[1068].

Наверное, это так. Так что недоброжелатели до сих пор поминают Е. его недолгие славословия Сталину и долгие Ленину, охотно поддерживают никак не подтвержденные слухи о его сотрудничестве с «органами». Тогда как тысячи и тысячи, что собирались в Политехническом и Лужниках, переписывали евтушенковские строки в ученические тетради и дембельские альбомы, в его ломавшемся голосе слышали ломавшееся время и готовы были встать на его защиту.

Завалили, например, редакции письмами, когда публикация стихотворения «Бабий Яр» на последней полосе «Литературной газеты» (19 сентября 1961 года) вызвала оглушительный скандал. Или, вот еще, в январе 1966 года самые отчаянные поклонники попытались устроить демонстрацию протеста против ссылки поэта в армию на Кавказ[1069]. Стоит, кстати, упомянуть, что на самом деле отправленный в Тбилиси на военную переподготовку Е., — по его же рассказам, — не столько мучился неволей, сколько устраивал вечера поэзии и раздавал автографы, а «однажды в редакцию позвонили из штаба Закавказского военного округа: „Командующий округом генерал армии Стученко интересуется, не может ли рядовой Евтушенко прийти к нему сегодня вечером на день рождения?“»[1070]

Что ж, расхождение между правдой факта и мифом — дело для России обычное. А в 1960-е годы Е. — фигура уже мифологическая и этим мифом надежно защищенная. «Бабий Яр», — напоминают В. Вайль и А. Генис, —

был моментально переведен на все языки мира. Крупнейшие газеты мира дали сообщение о «Бабьем Яре» на первых страницах — «Нью-Йорк таймс», «Монд», «Таймс»… Западный мир, в котором отношение к евреям стало пробным камнем цивилизации, пришел в восторг. Буквально в один день Евтушенко стал всемирной знаменитостью[1071].

И уже не только он ищет лестного знакомства с суперзвездами западного мира, но и с ним готовы дружить короли и принцессы, президенты, великие ученые, художники и поэты.

Что же до нашей страны, то здесь Е. знает уже каждый — от слесарей из жэка до членов Президиума ЦК. Хрущев восторгается песней «Хотят ли русские войны», лично отдает распоряжение печатать «Наследников Сталина» в «Правде» (21 октября 1962 года) — и Хрущев же кроет Е. почем зря на очередной исторической встрече с творческой интеллигенцией (7–8 марта 1963 года), а охолонув, лично, — по словам Е., — приглашает его на новогодний банкет в Кремле[1072].

Таска чередуется с лаской, и в этом смысле положение Е. было исключительным. И соответственно ему Е. вел себя по-прежнему гибридно — красную черту не переступал и, скажем, опасных коллективных писем протеста не подписывал, открытого вызова властям не бросал, зато в стихах, в частных разговорах, в публичных выступлениях за границей давал себе полную волю.

И так вышло, что он открыл Оттепель стихами, и он же подвел под ней черту — стихотворением «Танки идут по Праге, / Танки идут по правде».

О том, что было дальше, не здесь. Да и здесь рассказано далеко не все, что стоило бы внимания. Ничего не поделаешь. Как сказал И. Фаликов, автор 700-страничной биографии Е., «изложение этой запредельной жизни во всех подробностях невозможно. Будем довольствоваться главным или существенным. С учетом того, что иные мелочи важнее чего-то глобального и без них не обойтись»[1073].

Соч.: Первое собр. соч.: В 8 т. + т. 9, доп. М.: АСТ, 1997–2008–2012; Поэт в России — больше, чем поэт: Десять веков русской поэзии: Антология в 5 т. М.: Русский мир, 2013–2017; Волчий паспорт. М.: КоЛибри, 2015.

Лит.: Сидоров Е. Евгений Евтушенко: Личность и творчество. М.: Худож. лит., 1987, 1995; Фаликов И. Евтушенко: Love story. М.: Молодая гвардия, 2014 («Биография продолжается…»); Комин В., Прищепа В. По ступеням лет: Хроника жизни и творчества Е. А. Евтушенко: В 4 кн. Иркутск, 2015–2018: Волков С. (при участии А. Нельсон). Диалоги с Евгением Евтушенко. М.: АСТ, 2018.

Еремин Дмитрий Иванович (1904–1993)

Выпускник Московского университета Е. начинал как филолог, в 1926–1940 годах преподававший в вузах Краснодара, Воронежа и Москвы, но его научные труды никому не запомнились.

В 1940 году Е., как тогда выражались, бросили на кинематограф, и он, несколько лет поруководив советскими сценаристами, в 1949–1951-м даже возглавлял журнал «Искусство кино», но и тут тоже ничем особым не отличился.

С 1927 года Е. печатался как прозаик, изредка как поэт, стал членом ССП СССР в 1935-м, выпустил десятки книг, но, хотя один из его пропагандистских романов — «Гроза над Римом» — был отмечен Сталинской премией 3-й степени (1952), в истории литературы так и остался в роли «неизвестного писателя» или, в лучшем случае, одного из неразличимо многих; правда, почти всегда при должности: в течение пяти лет был членом редколлегии журнала «Октябрь», два года — секретарем парткома Союза писателей СССР, пять лет — главным редактором журнала «Советская литература (на иностранных языках)».

Памятно другое — почему-то именно Е. как минимум дважды первым выпускали на поле, заминированное — реальными или кажущимися — идеологическими противниками.

Первый раз это случилось, когда власть, напуганная тем, что контрреволюционный мятеж в Венгрии начался с брожения в писательской среде, и у нас нашла свой «кружок Петефи». Им оказался вышедший в 1956 году двумя выпусками кооперативный альманах «Литературная Москва», и Е. было поручено двухподвальной статьей в «Литературной газете» (3 марта 1957) грохнуть по «недугу уныния» и «тенденции нигилизма, одностороннего критицизма в оценках и в отношении ко многим коренным явлениям и закономерностям нашей жизни».

Означенный «нигилизм», от которого рукой подать