А. Рубашкина, — «авторитет реальных участников войны и литературная известность». И хотя они, — как сказано там же, — «за свой пост не цеплялись, чиновниками не стали. Даже от зарплаты отказались, чем обидели московских собратьев»[1023].

Так что, «дурного следа не оставив», в декабре 1967 года Д. передал бразды правления совсем уж бесцветному О. Шестинскому. Но сам из номенклатуры не выпал. И более того, стал расти в почетных чинах члена и секретаря общесоюзных и республиканских писательских правлений, председателя ленинградского Комитета защиты мира, депутата Верховных Советов СССР (1975–1985) и РСФСР (1991), председателя Всесоюзного Пушкинского комитета, комиссий по литературному наследию В. Хлебникова (с 1987) и А. Ахматовой (с 1988), а по ходу обрастал орденами, званиями лауреата Государственных премий РСФСР (1972) и СССР (1981), титулом Героя Социалистического Труда (1976).

Заседать в президиумах, вести Пушкинские праздники в Михайловском, быть тамадой на бесчисленных писательских банкетах ему, безусловно, нравилось, как и содействовать разного рода городским начинаниям и проектам. Статус требовал, правда, беспрекословного по-солдатски подчинения партийной дисциплине, и — noblesse oblige — Д. пришлось-таки поставить свое имя под письмом ленинградских литераторов, гневно осуждавших А. Сахарова (Литературная газета, 5 сентября 1973 года).

Самое же неприятное, что ему случалось участвовать и в экзекуциях над товарищами по перу. Так, собравшись 25 апреля 1974 года вместе с другими секретарями исключать Е. Эткинда из Союза писателей, Д. неожиданно обрушился на своего давнего приятеля с обвинениями в сионизме, от которого, мол, «пол-локтя до фашизма», а спустя годы объяснил свое поведение фразой, которая Эткинду показалась странной: «Я тогда еще пил»[1024].

Ну, пил не пил, но пострадавшим эти — к счастью, немногочисленные — эпизоды помнились. Так что, среди прочих, ходила по Питеру и такая эпиграмма: «Секретарь Союза Дудин / Сто очков любому даст: / Этот Дудин, сын Иудин, / Поцелует — и продаст»[1025].

Брань, впрочем, на вороту Д. долго не висла. Так что доживал он свой век человеком уважаемым, стал при развале СП СССР одним из сопредседателей демократического Союза российских писателей, хотя ни перестройку, ни тем более распад Советского Союза не принял: «Я нищим стал: Все растерял по свету, — / Меня уже наполовину нету… / Расторглась жизнь, распались времена… / Предатели сменили имена» («Моя молитва под новый 1992 год»).

И, сибарит, гуляка, ёрник, в предсмертные годы он стал — неожиданно для своего круга — истово верующим: помогал церквам из собственных тающих сбережений, написал книгу покаянных стихов «Дорогой крови по дороге к Богу», выпущенную в 1995-м уже после его кончины.

А похоронить себя завещал рядом с матерью на неприметном погосте в селе Вяземском Фурмановского района Ивановской области.

Соч.: Собр. соч.: В 4 т. М.: Современник, 1987–1988; Грешные рифмы. СПб.: Санкт-Петербургский совет мира и согласия, 1992; Дорогой крови по дороге к Богу. СПб.: Печатный двор, 1995; Над пропастью слова и дела. СПб.: Стройиздат, 2001.

Лит.: Лавров В. Михаил Дудин. Л.: Сов. писатель, 1988; «Будьте, пожалуйста!»: Друзья вспоминают Михаила Дудина. СПб.: ж-л «Нева», 1995; Измайлов А. Слово о Михаиле Дудине. СПб.: Северная звезда, 2016.

Дудинцев Владимир Дмитриевич (1918–1998)

Вообще-то Д. — из дворян. Однако его отец — штабс-капитан Семен Николаевич Байков был, по семейной легенде, расстрелян в Харькове красными, и мать, артистка оперетты К. В. Жихарева, снова вышла замуж — теперь уже за землемера Д. И. Дудинцева, который, собственно, будущего писателя и воспитывал.

Эти записи в анкете не помешали Д. закончить Московский юридический институт (1940)[1026] и полгода, получив за это время четыре ранения, повоевать на Ленинградском фронте. Зато они же избавили его от соблазна вступать в ВКП(б). Достаточно было, — как он вспоминал, — упомянуть о рождении в помещичьей семье, чтобы самые настойчивые рекомендатели тут же отступались.

Так беспартийным он до конца войны дослужил в военной прокуратуре в Сибири, а вернувшись в Москву, работал корреспондентом «Комсомольской правды» (1946–1951). И стал свое писать, конечно: в 1952 году выпустил сборник рассказов «У семи богатырей», а в 1953-м напечатал в «Новом мире» еще у А. Твардовского повесть «На своем месте».

Эти публикации, хотя их автора в 1953 году приняли в Союз писателей, прошли почти бесследно, однако в конце 1955 года Д. представил в издательство «Советский писатель» роман «Не хлебом единым», повествующий о столкновении изобретателя Лопаткина со всемогущими бюрократами и тут же оцененный издательским рецензентом В. Сытиным как «глубоко неверный, тенденциозный в плохую сторону». Требование переработать, «просветить роман во имя правды» Д. решительно отверг[1027], решив попытать счастья в журналах.

В «Октябре» ему «отказали с жестами брезгливого возмущения. Все члены редколлегии, — рассказывает Д., — встали, а я там тоже сидел — я тоже встал, и все, стоя, проголосовали против печатания моего романа…»[1028]

Зато в «Новом мире», — продолжает Д., — К. Симонов «схватил роман, как окунь хватает блесну»[1029]. И процесс пошел, хотя не без проблем, разумеется. Во-первых, потому что часть членов «новомирской» редколлегии пыталась предостеречь своего главного редактора от опрометчивого шага, и Д., потеряв терпение, успел даже показать рукопись Э. Казакевичу, составлявшему альманах «Литературная Москва»[1030]. Во-вторых же, — и это пока никем из исследователей не отмечено, — летом 1956 года в редакции «Нового мира» сошлись сразу два очень больших и очень опасных романа: «Не хлебом единым» и пастернаковский «Доктор Живаго».

Надо было выбирать, и мы знаем, что выбрал Симонов, отослав Пастернаку негодующее письмо членов редколлегии с отказом, а роман Д. все-таки отправив в печать (1956. № 8–10).

Как бы отнеслась советская общественность к «Доктору Живаго», появись он вовремя на легальных страницах, гадать незачем. Достаточно сказать, что и дудинцевский роман сразу же вызвал у власти, мягко говоря, настороженность. Публикация еще не завершилась, а Отдел науки, школ и культуры ЦК КПСС по РСФСР уже 26 сентября доложил инстанциям о его «серьезных идеологических недостатках»[1031], и Вс. Кочетов в октябре намеревался напечатать в «Литературной газете» о нем разгромную статью В. Дорофеева. Однако — вот он, вольный дух Оттепели! — «напечатать статью Дорофеева своей властью, минуя редколлегию и отдел литературы, Кочетов, — по словам Л. Лазарева, — не решился»[1032], а коллектив бурно запротестовал — и уже набранная статья не была опубликована!

И более того. Обсуждение в Центральном Доме литераторов 22 октября, вопреки ожиданиям, оказалось для Д. триумфальным: в поддержку романа высказались не только В. Овечкин, В. Тендряков, Н. Атаров, но и иные многие, вплоть до С. Михалкова, а К. Паустовский и вовсе выступил с таким страстным обличением обюрократившейся власти, что эта речь тут же начала бродить по рукам, став одним из первых документов