– Что ж ты у меня такая дурища! – горестно вздохнула мать. – Выгонят тебя из альма-матер, в официантки пойдёшь, да?

Марков с изумлением увидел, как наливаются слезами глаза хулиганки Ленки.

– И пусть в официантки, – шмыгнула она носом. – А всё равно так нельзя. Николай, Пашка – какие они враги? «Уже опять к границам сизым составы громкие идут, и коммунизм опять так близок, как в восемнадцатом году», – процитировала девчонка. – Разве такие стихи враг напишет?

– Да что стишки какие-то, – вскрикнула Зинаида Петровна. – С тобой-то что сделают?

Ленка зарыдала в голос.

– До официанток дело, я думаю, не дойдёт, – мягко сказал генерал. – И до исключения из института тоже. Но так говорить о комсомольском вожаке тоже нельзя. Не дай бог, кто чужой услышит.

Он вынул белоснежный платок, протянул девушке. Та оттолкнула руку дающую, потом взяла тряпицу, аккуратно промокнула глаза, подумала и деликатно высморкалась. Смутилась:

– Извините, я постираю, отглажу и верну.

Сергей усмехнулся – однако, традиция.

На добрую минуту в комнате повисла напряжённая тишина. Марков подумал, что пора раскланиваться. Неуместное и нелепое желание пооткровенничать – ну, чисто деревенская бабка на завалинке с товарками – прошло. Голова была тяжёлой, как после вчерашней пьянки, но не болела. Только думалось тяжело и хотелось на морозный воздух. В тот же миг Ленка заявила:

– Пожалуй, я сегодня буду ночевать у отца. Ты не против, мамуля?

И, не дожидаясь ответа Зинаиды Петровны, обратилась к гостю:

– Вы меня проводите?

– А машину вызвать нельзя? – попросила будущая тёща. Конечно, всё она поняла, не маленькая, но приличия соблюдены, Ленка деваха взрослая, её не остановишь. И поддержка командующего Московским военным округом в любой ситуации – штука полезная.

Сергей Петрович подумал, не дай бог, опять какие приключения. С башкой, набитой несвежей ватой, воевать не рекомендуется. Дома открою окно, покурю на холодке – и пройдёт. Он вышел в пустынный коридор, снял чёрную трубку и набрал номер дежурного.

* * *

Александр Николаевич Поскрёбышев уточнял список ответственных товарищей, вызванных на сегодня к Хозяину. Как обычно, секретарь пытался понять, какие вопросы сегодня признаны первоочередными, и составить для себя стратегический план действий на ближайшее время, чтобы быть готовым к любому распоряжению начальника. Сталин ценил это качество помощника даже выше, чем личную преданность.

Зазвонил второй телефон, тот, номер которого мог сообщить только сам Вождь. Потому этот аппарат оживал нечасто. Поскрёбышев снял трубку.

– Здравствуйте, – прозвучал в мембране женский голос, – мне надо поговорить с товарищем Сталиным. Это очень важно.

– Как о вас доложить?

– Корлюченко. Зинаида Петровна.

Кто такая эта Кор… как там её… ченко, Александр Николаевич вспомнить не сумел.

– Извините, а откуда вам известен этот номер?

– Мне его сообщил сам товарищ Сталин, – с гордостью произнесла Зинаида Петровна.

Обалдевший Поскрёбышев прикрыл ладонью трубку и по внутренней связи доложил:

– Товарищ Сталин, вам звонит Корлюченко.

– Кто такой этот Корлюченко? – после короткой паузы спросил генсек.

– Это женщина. Говорит, будто номер ей дали вы лично. Утверждает, что имеет сообщение чрезвычайной важности. Зинаида Петровна.

– Зинаида Петровна, – протянул Хозяин, припоминая. – А-а, ладно, соединяйте.

Иосиф Виссарионович взял трубку:

– Здравствуйте, Зинаида Петровна! – В голосе Вождя звучали искренняя приязнь и расположение.

– Здравствуйте, товарищ Сталин! Извините, что беспокою, но у меня крайне важное сообщение.

– Слушаю вас.

– Вас собираются убить.

– Опять, – вздохнул Иосиф Виссарионович. – Что за сезон такой.

– Я узнала об этом от Сергея Петровича Маркова.

– Говорите. Я слушаю очень внимательно. – Теперь голос Сталина звучал сухо и требовательно.

– У него есть друг, который вас ненавидит. А вы сделали его чуть ли не начальником охраны. Товарищ Сталин, дорогой Иосиф Виссарионович, вы меня простите, нельзя же быть таким доверчивым! Не дай бог, что… – женщина осеклась. – Нет, я атеистка, просто так говорят.

– Ничего, Зинаида Петровна. Со мной Господа поминать можно. Я сам в семинарии учился. Вот если приведётся беседовать с товарищем Ждановым…

– Ой, я отвлеклась. Этого, который, ну, злоумышляет, зовут Лось. А Сергей Петрович Марков отказался соучаствовать. Хотя они друзья.

– Спасибо, Зинаида Петровна. Ни о чём не беспокойтесь. Мы уже приняли меры. Очень надёжные меры. Но всё же, расскажите всё поподробнее.

Пока Корлюченко-старшая передавала всё, что услышала сегодня от Маркова, вождь прижал трубку плечом и принялся крошить папиросы над пепельницей. Когда женщина стала рассказывать о покушении на Маркова и упомянула Заковского, Иосиф Виссарионович хмыкнул. Собеседница тут же осеклась.

– Что-то не так, товарищ Сталин? – встревожилась Зинаида Петровна.

– Всё в порядке, – успокоил Хозяин. – Тут у меня табак просыпался.

– Вы бы курили поменьше, Иосиф Виссарионович. Берегите здоровье, оно нужно народу.

Сталин поморщился, помолчал, что-то обдумывая или припоминая.

– Как дела у вашей девочки, Лены, правильно?

– Спасибо, Иосиф Виссарионович. Елена учится хорошо. Правда… – Женщина замялась.

– Что-то случилось, – констатировал вождь. – Рассказывайте.

– В институте провели сегодня комсомольское собрание. На стене написали такую фразу: «А мы – умы, а вы – увы». Кто-то из органов…

– Откуда?

– Из НКВД или из ГУГБ, точно не знаю, усмотрел в предложении идеологическую диверсию. Студенты по молодости и глупости стали спорить. Теперь их могут исключить из комсомола, соответственно, и из ИФЛИ.

– Борцы за чистоту идеи, – хмыкнул Хозяин. – Суслики. Ладно, товарищ Корлюченко, не беспокойтесь напрасно. У вас хорошая девочка, скажите ей, пусть занимается наукой и не отвлекается на всякую мелкую ерунду.

– Я вам так благодарна, товарищ Сталин…

– Это я вам признателен за сообщение и ещё больше за заботу. Если возникнут затруднения, звоните. А сейчас извините, меня ждут товарищи.

– Конечно, конечно, – заговорила Зинаида Петровна, но в ушах уже звучало короткое злое попискивание.

Опустив трубку на рычажки, Вождь целую минуту раздумывал. Потом приказал Поскрёбышеву: «Берия» и через пятнадцать секунд уже раздражённо говорил: