– Лаврентий, твоим людям совсем нечего делать? Что за охоту на ведьм они устроили в ИФЛИ? Мне голову не морочь, я знаю, кому звонить, Меркулову или тебе. Вот именно, разберись и доложи. – Потом распорядился: – Александр Николаевич, найдите ректора Института философии, литературы и истории.

– Карпова, – раздалось в трубке. – Кто говорит?

– Сталин говорит.

– Внимательно слушаю вас, Иосиф Виссарионович.

– Что в вашем институте за история с политическими перегибами и чистками по этому поводу, товарищ Карпова?

– Меня зовут Анна Самойловна. Я член партии большевиков с 1904 года. И я своей партийной совестью ручаюсь: пока я руковожу ИФЛИ, ни один студент по политическим соображениям исключён не был и не будет.

– Не горячитесь, Анна Самойловна. Мой партийный стаж, в том числе и дореволюционный, немного больше вашего. Вы руководите высшим учебным заведением. Ваши выпускники не станки будут делать. Хотя и для машиностроителя важно правильно понимать смысл происходящих событий. А ваши студенты завтра будут разъяснять политику партии. Со страниц газет, с институтских кафедр. Можно ли терпеть в такой среде скрытых или открытых, не скажу – врагов, просто людей, не до конца убеждённых в нашей правоте? Думаю, только такая постановка вопроса является истинно партийной. Это первое.

Второе. Я хочу разобраться, имеем мы сейчас дело с настоящими противниками или с излишней самодеятельностью некоторых чересчур подозрительных сотрудников. Потому что обижать и отталкивать от себя одарённую молодежь, убеждённых патриотов, коммунистов по духу, это хуже, чем преступление. Это ошибка.

– Извините, товарищ Сталин, – заговорила Карпова, – конечно, я погорячилась. Но поймите меня. В подавляющем большинстве наши студенты – дети рабочих и трудового крестьянства. Отбор ведётся самым строгим образом, ведь кроме прочих качеств ИФЛИ требует таланта. И когда некоторые люди, не понимающие этой специфики, раздувают шумиху вокруг дела, не стоящего выеденного яйца…

– Вы полагаете, что в данном случае мы столкнулись с головокружением некоторых товарищей от мнимых успехов?

– Убеждена в этом, товарищ Сталин.

– Ну что же, в нашей партийной бюрократии, да и не только в ней, этот недуг распространён. Спасибо, товарищ Карпова. Думаю, в этой ситуации мы поддержим вашу позицию. Спокойной ночи. – Вождь положил трубку.

Сталин не был бы Сталиным, если бы не спросил себя, а почему он решил беседовать с какой-то заурядной околонаучной кандидатшей, этой Зинаидой Корлюченко, вмешиваться в процесс прочистки мозгов возомнившим о себе соплякам. Подумаешь, поэты они. Сплошные Пушкины вперемежку с Лермонтовыми. И это в ситуации, когда дел невпроворот, когда Вождь взвалил на себя обязанности главы правительства, и нужно ждать ответного хода противников, а завтра война, и наркомы три дня ждут приёма по важнейшим государственным делам, и буквально только вчера сама жизнь Хозяина была подвешена на тончайшем волоске.

– Так почему же мы теряем время на эту ерунду, Иосиф? – спросил он сам себя.

– Может быть, чтобы выслушать ловко завербованного информатора, – осторожно предположил Иосиф.

– Мене текел, уфарсин. Объяснение взвешено, измерено и признано легковесным. Я всё-таки не жандармский полковник Зубатов, чтобы самому возиться со стукачами. Я – Сталин.

– Тогда ради ещё одной проверки честности фигуранта один. Он – немаловажная фигура в игре.

– Думаешь, товарищу Сталину что-то ещё не понятно?

– Тогда… Тогда остаётся только одно, – промямлил Иосиф.

– Говори!

Собеседник помялся и рубанул сплеча:

– Девочка понравилась.

– Что-о?

– Девочка понравилась, – повторило «второе я».

– А ведь ты прав, – развеселился Вождь. – Товарищ Сталин делает глупости, потому что ему девочка понравилась. Значит, товарищ Сталин ещё на такое способен! Замечательно.

Хозяин вспомнил, как два с половиной года назад, нет, уже почти три, в июле и августе 38-го, вдруг обнаружилось, что он не может быть с женщиной. Не дожив до шестидесяти, что за возраст для кавказца, он перестал быть мужчиной.

Иосиф впал в ужас и тоску. Где-то в глубине сознания зашевелилась мысль о том, чтобы… Но это нельзя, это уничтожило бы всё, что сделано за шестнадцать лет.

Лекари говорили умные слова, мол, менопауза; объясняли неудачи напряжённым графиком работы, усталостью. Хитромудрые братья Коганы даже принялись намекать на возраст. Мол, не мальчик уж, пора и честь соблюдать. Муд-даки!

Хуже всего, что эти ослицы карабахские, Вера Давыдова и Женька Ежова, не удержали за зубами свои поганые языки. Женьку он потом наказал. А Веру пожалел. Не потому, что она прекрасно пела в Большом. Если бы не он, не Хозяин, так бы и осталась она на вторых ролях в своей «Мариинке». Даже не потому, что Давыдова славилась редкостной красотой. Красивых баб в России много. Главное, от неё било, как током, сексуальностью. Не случайно все его товарищи даже страх перед товарищем Сталиным теряли. Каждый, каждый из них, от жирного идиота Зиновьева до старого педофила Калинина, не говоря уж о Ежове, Тухачевском и прочих гусарах-перехватчиках, пытался уложить Давыдову в свою постель.

В эти тяжёлые для Иосифа Виссарионовича дни и оказался в самых доверенных людях Лихарев. Да, Валентин. Этого «рафинированного», слегка надменного парня, за сто шагов видно, что из «офицериков», подвёл к нему Менжинский. Откуда он взялся сначала – ему было не особо интересно, и против «честных военспецов» он ничего не имел. А потом вдруг почёл за благо лишних вопросов не задавать. Нет, товарищ Сталин не испугался. Товарищ Сталин ничего не боится, он за свою жизнь такое видел, что приснись кому другому, тот описался бы и поседел. Но лишних вопросов задавать не надо. Бывают такие ситуации, когда молчание дороже, чем золото.

Помощник помощника выпросил трёхминутную аудиенцию. Попал, стервец, под настроение, когда всё из рук валилось и даже стальная воля Вождя не могла привести его в рабочее состояние. Сообщил, что бабские сплетни о недомогании Иосифа Виссарионовича дошли до Си Ай Си.

– Сволочь, – подумал тогда Хозяин о Лихареве, – и этот туда же. Уничтожу.

Очевидно, Валентин предвидел такую реакцию. И явно испугался, когда увидел, как сужаются зрачки Сталина и глаза становятся полностью жёлтыми, как у тигра, когда тот прыгает на добычу. Порученец торопливо выпалил своё предложение. И вождь задумался. Он был мастером византийских интриг, и хитроумную идею Лихарева оценил.

По личным каналам (откуда у такого стригунка «личные каналы»? И с кем они связывают, с английской разведкой? Любого другого стёрли бы в пыль, возникни только тень подозрения в контакте со спецслужбой Альбиона. Но что вождю оставалось делать, вывернуться наизнанку перед собственными чекистами?) он направил ещё пару сообщений. Первое сообщение о бессилии Сталина имело ссылку на Евгению Ежову. Лихарев добавил информацию, идущую от имени Давыдовой. Верка болтала меньше и гораздо осторожнее, потому и веры ей было больше. И ещё одну, якобы от человека, весьма приближённого к Хозяину.