Брюс долго молчал.

– Что сказать: Конечно, нашел. Не знаю единственно, что с этой находкой делать. Ибо зело сия запутана кудель, и неможно извлечь мертвоносное волокно, не истребив живаго: Да и то сказать: мертвоносность-то я сам, по собственному неразумению выявляю. А – кто мне укажет, что прав я?

– Яков Вилимович. Не крути. Ты ведь пришел ко мне. Значит, знал, для чего?

– Да знал я, Колька, знал – токмо, может, забыл дорогой: Эх, не обижайся: слишком я обрадовался, когда тебя учуял, голову потерял. Не знаю сейчас, правильно ли сделал, что пришел.

– Правильно, Яков Вилимович. Правильно.

– Не послушаешь ведь ты меня, когда узнаешь все.

– И это может быть.

– Ты ману свою про Дракона дописал? Я помню, тебе еще три книги оставалось…

– Дописал. Не нравится она мне. Как учили, портил я форму, чтобы избежать совершенства…

– За это и сердит на стариков?

– Может быть. Трудно себя понять.

– Трудно: Да нет, что тут может быть трудного. Мог ты быть таким поэтом, что Бог бы заслушался и по-твоему стал бы миром править. Силы в тебе были – страшные: Оттого, может, и произошло все тогда. Чтобы – не дать, не допустить: Вот – не допустили. Не таской, так лаской.

– О чем ты говоришь, Яков Вилимович?

– О том, чего не знаю. Знаешь, как легко говорить, о чем не знаешь? И наоборот: Чем меньше знаешь, тем легче говорить.

– Вернемся к трудному.

– Ладно. Скажу. Что хочешь знать?

– Куда ушли асуры?

– Да, Колька, спросил: Куда – не знаю. А войти к ним будто бы можно с острова Шаннон…

– С острова Шаннон? – тихо сказал Николай Степанович. – Туле: Полая Земля…

Тихие идиоты. Как все сходится.

– Да, сходится. И вряд ли спроста.

– Вот, значит, зачем ему был нужен тетраграмматон. А мы-то все думали – для оживления железных идолов. Но постой! Он же – добыл где-то…

– Что добыл?

– Тетраграмматон. Я же сам видел – живая железная бабища с руками до земли!

Два отделения солдат – в три секунды…

– Нет, Колька, не может того быть. Ежели принципу, в книгах запечатленному, следовать, отзвук от применения четырехбуквия долго должен держаться во всех сферах. А такового нет. И не было пока еще.

– Я своими глазами…

– Тут вот что не исключается: как для ксериона проверка есть: превращение простых металлов в золото да платину, так и для четырехбуквия: оживление глиняных да железных персон-антропоморфов. Однако же как помимо ксериона есть всяческие неподлинные трансмутаторы, что на металлы влияют, а человеческому телу есть яд, так и четырехбуквия, должно быть, есть и мнимые: те, что лишь над глиной да железом власть имеют, а не над асурами. Для отвода глаз, для обмана…

– Ложный бастион.

– Истинно так. Барон твой вполне мог такой обманкой овладеть…

– Хорошо. Остров Шаннон. Что там?

– Большой рум. Попасть туда можно вот из этих, которые тебе открылись.

Направление определим – да там, наверное, есть на стене заметки. Токмо использовать следует не одну свечу и не одну карту, а две – так, чтобы тень на тень ложилась. Понятно это?

– Соображу: А отчего эти румы закрыты были, не знаешь?

– Давняя это история, еще до меня случилась. Был будто бы такой шляхтич мальтийский Поликарп. Попал он в драконью страну, еле уцелел, а уходя – пустил тьму египетскую позади себя…

– Понятно. А что же ты сам, Яков Вилимович – не ходил в поиск на остров Шаннон?

Брюс наклонил голову…

– Ходил, Колька. Запустение там и холод. Одно лишь нашел существенное и важное: на камнях пола карта румов нанесена.

– И ты молчишь?

– Говорю, раз слышишь, имеющий уши. Не так проста эта карта, как хотелось бы…

– С собой? Срисовал?

– С собой. В камзоле. Хороший был камзол, износу не знал: Так вот, есть там – в руме шаннонском – место, которое я за ворота счел. Но открыть их не сумел, как ни пытался.

– Из того же камня? – спросил Николай Степанович. – Черные, матовые?..

– Черные, да. Тоже видал где-то?

– Если я что-то помню из географии, – сказал Николай Степанович, – точь-в-точь на противоположной стороне Земли…

– Чего ты хочешь добиться, Колька? – тихо спросил Брюс, наклоняясь вперед.

– Добиться, – Николай Степанович сцепил пальцы и уставился на побелевшие костяшки. – Ты поверишь, если я скажу, что мне вся эта возня смертельно надоела?

– Поверю.

– Я хочу заниматься своим делом. Растить сына. И чтобы ни одна сволочь…

Мясной резерв, понимаешь. Да. Я просто хочу их уничтожить. Стереть с лица земли. Они мне уже не интересны – ни сами по себе, ни тем, что от них можно получить…

– Варвар, входящий в Рим.

– Возможно. Roma delenda est. Можно прихватить себе на память пару бронзовых пуговиц: А теперь, Яков Вилимович, самый главный вопрос. Что в Предтеченке стряслось?

– Не до конца я это понял. Прочел перед тем одно письмо Фламеля и сообразил кое-что. Решил, что надо проверить. Но сказать, что к чему, могу тебе токмо часом позже. А ну, встань, сыне.

Николай Степанович поднялся на ноги. Брюс, ставший внезапно величественным и грозным, возвысился над ним.

– Властию, данной мне Уставом Светлого Братства Мозаичников, произвожу тебя, малый таинник Тихий, в таинники великие и назначаю маршалом Ордена Пятый Рим…

Формально Брюс не имел права делать ни того, ни другого, но Николай Степанович все равно опустился на колено и поцеловал широкую костистую лапищу старого колдуна…

– Вот вроде и тварь безмозглая, – сказал Коломиец, обгладывая косточку, – а кушать все равно неловко…

– Не любо, не кушай, – проверещал я, не разжимая губ.

Коломиец уронил косточку и уставился на обезьянью голову.

– С первым апреля, Евген Тодосович, – сказал я.

– Шутки у тебя, Степаныч, как у того боцмана…

Я ухмыльнулся, а сам подумал, что, пожалуй, лучшего, чем Коломиец, напарника для зимовок, робинзонад и прочих полетов на Марс найти сложно. Мы были вместе два месяца в пути и вторую неделю в безнадежной ситуации, но до сих пор друг другу не осточертели.

Сегодня по плану нам следовало покопаться в районе «казарм» – так мы условились называть эти низкие П-образные строения у самого болота. За проведенные здесь дни мы составили достаточно подробный план храмового комплекса и нашли много интересного – кроме следов ночной мистерии. Все кануло без следа: Причем не только вещественные тела: и атмосфера вдруг очистилась от того напряжения, которое до этого неосознанно ощущалось и угнетало, подобно печному угару. Несколько дней мы провели в состоянии почти идиотической веселости, ничего больше не боясь и радуясь, что остались живы.