Аня после войны работала в столовке и носила домой котлеты». Как поется в песне, которую я слышал в исполнении долговязого гитариста: «А если взять и все окрасить в черный цвет: деревья — черные, цветы — чернее нет, передо мной машины черные бегут, они меня куда-то манят и зовут…»

В науке есть такое понятие: криминогенная мораль. Я откровенно говорил с ребятами из «сходняка» и понял, что они, как и предсказывали ученые, делятся на три четкие категории. Первая считала, что красть нельзя, однако все же воровала и никаких противоречий при этом с собственной совестью не испытывала; группа, прямо скажу, самая малочисленная. Большинство полагало, что красть можно, и убеждений, удерживающих от воровства, у этих ребят не было. К их числу относился Кляров-Скоба, который по моей просьбе однажды мучительно долго вспоминал, почему он ограбил маленький ларек, хотя вроде бы грабить его не собирался. Потом вспомнил: «Ах да, там на дверях замка не было! Одна пломба торчала!» Наконец, третья категория считала, что красть не только можно, а даже нужно, необходимо, иначе нельзя, и шла на воровство осознанно, с убеждениями, прямо толкающими на преступление. К этой последней категории в чистом виде относился Бонифаций, а затем, пройдя его «школу», стал относиться и наш Андрей.

Но кто мне ответит на вопрос: зачем они крали? Давайте рассуждать по-житейски: нелегальность доходов мешала им «нормально» использовать награбленное и обогатиться. Ворованные деньги и вещи «пролетали», «профукивались», ни на что полезное не обращались. Андрей заметил как-то, что очень обидно с таким трудом добытые деньги тратить на мороженое, на пирожные и на вино, которое он, кстати, «не уважал». Один-единственный раз Андрей купил бабушке Анне Егоровне косынку и, как сказал мне, едва «отбрехался», соврав, что нашел. «А я что-то хожу, — сказала баба Аня подозрительно, — и, как слепая, ничего не нахожу». После этого случая Андрей, у которого были спрятаны наличными двадцать рублей, немедленно купил две облигации трехпроцентного займа, — но зачем? Ему было тогда четырнадцать лет, и, возможно, он надеялся, став взрослым и независимым, найти достойное применение ворованному? Значит, воровать — и откладывать, копить на будущее? Кто-нибудь знает таких воров с «дальним прицелом», особенно среди подростков?

Итак, какова же была цель преступлений и каков мотив? — иными словами, чего добивались ребята и чем при этом руководствовались? Володя Скоба, украв из ларька с пломбой сладости, продал их товарищам, а на вырученные деньги купил три бутылки портвейна. Цель в данном случае была: выпивка, хотя я все равно не верю в страстное алкоголическое желание четырнадцатилетнего парня. Но предположим. А мотив? Быть может, Скоба хотел продемонстрировать «взрослость»? Или превосходство над другими? Или это было озорство? Он, может, просто развлекался? Как я ни выспрашивал парня, ничего вразумительного от него не добился. То ли Володя сам не знал собственных мотивов, то ли не умел выразить их словами, то ли мотивов вообще не было.

Криминологи утверждают, что устойчивую мотивацию имеют в среднем не более половины всех преступников из числа несовершеннолетних, причем потолок мотивации с каждым годом становится все ниже и ниже. Я не исключаю, что Володя Скоба, который в этом смысле мало отличается от Малахова, «безмотивен». И даже Бонифаций, как мне известно, не был принципиален в своих действиях: он мог на краденые деньги купить водку, а через неделю, «взяв» в продуктовом магазине несколько бутылок коньяка, продать их и получить в виде прибыли те же «хрусты».

Вероятно, читателю покажется не только странной, но и страшной эта исковерканная психология, глупость целей и бессмысленность мотивов, эта мрачная убежденность во всеобщей нечестности, однако так выглядит картина с нашей здоровой точки зрения. Они же сами, разлагаясь, дурного запаха собственного разложения не ощущали. Бонифаций был для Андрея «самым настоящим» человеком, и Скоба «настоящим», и даже Шмарь, этот наемный защитник и шантажист, и тот был «что надо».

«Ну хорошо, — попробовал я разобраться, исходя из того, что личностные качества преступников сами по себе могут и не содержать ничего порочного. — Что ты, Андрей, понимаешь под словом «настоящий»?» — «Ха! — вырвалось у Малахова. — Скоба, знаете, какой веселый? Когда нас везли в суд, он в машине так давал, что мы рты не закрывали!» — «Немного же тебе надо, чтобы считать человека настоящим, — сказал я. — А между прочим, Скоба тебя же и предал. Или забыл?»

(Дело в том, что Володя, как и Андрей, «получил» в свое время от Бонифация телефоны-автоматы, но очень скоро попался. В первом же разговоре с милицейским следователем он спокойно выдал Малахова, желая всего-навсего доказать, что его автоматы не столь прибыльны, как, например, малаховские. Расчет оказался верным, и, когда ребята предстали перед комиссией по делам несовершеннолетних, Скоба ушел на второй план и отделался легче, нежели его друг.)

Андрей, выслушав меня, отреагировал весьма неожиданно. «Это точно! — почему-то с восторгом произнес он. — Скоба хи-и-и-трый! Он тогда здорово себя прикрыл!» — «Еще бы, — сказал я, — за твой счет!» — «Ну дак и что? — невозмутимо заметил Андрей. — И я бы так сделал». — «Вот тебе и на! А как же «принцип д’Артаньяна»?» — «Когда прижмет, — сказал Андрей, — принципы могут погулять. Лично я к Скобе ничего не имею».

Ворон ворону, говорят, глаз не выклюет.

КРАЙНЯЯ МЕРА. Читателю, полагаю, ясно, какую школу безнравственности прошел Малахов у Бонифация и какого «ума» набрался в «сходняке». Но это было позже, а к тому времени, когда Шмарь потребовал у него сорок рублей, когда тринадцатилетний Малахов один на один остался со своей первой серьезной трудностью, он был еще «салажонком». Правда, другой мальчишка на его месте, воспитанный в нормальной семье, не отторгнутый школьным коллективом и имеющий дело с умным и знающим педагогом, нашел бы достойный выход из положения, если, конечно, допустить, что он в это положение попал бы. Шмарь был львом, но среди зайцев, и не так уж трудно было нейтрализовать его и осилить — то ли с помощью взрослых, то ли при поддержке верных школьных товарищей. Увы, в том моральном и нравственном одиночестве, в котором находился наш герой, при том дефиците защиты, который он постоянно испытывал, при тех искаженных представлениях о добре и зле, что он усвоил с младенчества, он, конечно, не мог не драматизировать ситуацию.

Срок, установленный Шмарем, приближался, он был приурочен ко дню рождения Бонифация, на котором все они должны были встретиться.

Андрей совсем забросил учебу. Несколько дней с затравленным видом он бродил по городу, думая о том, как достать деньги, и прокручивая варианты, один фантастичнее другого. Мимо него деловыми и праздными