Зайдя в магазин, я уставился на прилавок. С полки на меня смотрел кочан капусты. Он был изящен и прекрасен собой: укутан в зеленые листья, как в платье, свеж, чист, с белыми линиями, похожими на вены, со знатной плотной кочерыжкой. Он был настоящим, красивым, и никто его не осуждал, позволяя быть самим собой. Мне хотелось кричать ему: «Кочан, ты можешь постесняться? Нельзя быть таким хорошим!» Я был в полном восторге оттого, что, оказывается, капуста может быть живой и разной, и в каждом своем проявлении будет замечательна. Мне даже стало казаться, что это позволено любому живому существу в этом мире, но циферблат часов строго сообщил мне: «Пора двигаться в город».

На вокзале я поменял все обильные запасы денег — четыре евро — на белорусские рубли и за половину этой суммы купил плацкарт до Минска. Около четырех ночи в Брест приехал синий поезд с желтой полоской. Его прибытие ознаменовало необъяснимую радость всему тому, что я видел вокруг, и даже проводницам, толстым и добрым, обладающим изумительным талантом воздавать кипиш в небеса и преклоняться перед ним, создавая первоклассную суматоху из воздуха со словами: «А ну марш в вагон! До отправления десять минут, поезд трогается, какие перроны? Так и останешься здесь, бесстыдник!»

— У вас здесь кипяток из чайника наливают или с бидона? — обратился я к проводнице, как только заскрипели колеса.

— Ты гляди, какой остроумный! Таки первый раз в поезде будто ездишь.

— Давно у вас не был, позабыл. Как здесь книгу писать в такой темноте? Свету мне, света! Я мир объехал!

— Вот и славно, помалкивай теперь.

Спустя секунд пять проводница причмокнула:

— Так что же, и за границей были?

Я упал на койку и начал смеяться. Это был не смех от радости, или от печали, или от ненависти, или от восторга, или от чего бы то ни было. Я не мог по-другому, это было самое чистое проявление себя, когда ты был и бахнул зараз, когда ты не знаешь, ржешь как кобыла, или плачешь, утопая в слезах, или ты грызешь ногти, или пердишь как паровоз, или рыгаешь едой всех стран — ты просто выворачиваешься капиллярами наружу, и в этом мире это принято выдавать с эмоциями.

Минск-Пассажирский. Спальник суматошно полетел в рюкзак — я остался единственным несобранным пассажиром во всем поезде. Меня встретил вокзал, стеклянный, пыльный, дымный, томный. Из дальнего угла на меня ринулся первый же заприметивший меня полицейский, потребовал продемонстрировать все имеющиеся вещи и изложить план поездки. Ни в одном городе мира никто не останавливал ради подобных допросов, здесь же это произошло незамедлительно. Пропустив меня через рамку, он удивился: «Вы почему пиликаете? Небось наркотики везете?» Когда наконец стало понятно, что рамка реагирует на фотоаппарат и ноутбук, а маршрут перемещений легален, я был выпущен в ворота Минска. Здесь уже выпал снег, растаял и снова выпал, поэтому под ногами пузырилась жижа. Здания дышали привычным сталинским ампиром, троллейбусы скользили рогами по знакомым проводам. Я не мог понять, вокруг жарко или холодно, и просто улыбался всему этому делу. Люди шаркали, чавкали, сутулились, забивались в черные куртки. Я стоял напротив самых больших часов в Беларуси и смотрел на елозящий вокруг поток. Из соседнего магазина вырывались слова песни Brainstorm — «Ветер». Рядом проскочили две девушки, приговаривая: «Он что так пялится на всех? Наркоман, что ли? Обожрался всякой дряни, оттого и хорошо живется!» Я улыбнулся им и помахал рукой, на что те ускорили шаг. С другой стороны в плечо врезался мужик и оттолкнул меня рукой. «Ты чего встал посреди прохода? Совсем нет дел? Подвинься!» Тихо пробубнив «извините», я отправился в глубь города. Казалось, вокруг проплывала огромная оценка меня людьми, смешанная с мокрым снегом.

Я шлепал по улице и по привычке все еще пытался ловить национальности прохожих с мыслями: «А вдруг кто да и говорит по-русски, хотя бы с акцентом, вдруг он из моей страны?» Я чувствовал себя важной бумагой, которую мир желал многократно размножить, — меня сканировал с ног до головы каждый прохожий. Как в бездну я проваливался в слякоть, размазанную по вязким улицам Минска, и каждый шаг был глубже и тяжелее предыдущего. Прямо, налево, мимо столовки, скрываясь от тяжелых взглядов крупных женщин у завода, проплывая мимо граффити справа. Я раскрыл дверь бара и, не смотря по сторонам, направился к стойке.

— Меня ждет товарищ где-то на первом этаже, а может, на третьем. Он в кепке, косухе, с подругой или один. Зовут Рома, видели такого?

— Без понятия, кто это. Может быть, он сидит на этаж выше, на фотовыставке?

Выставка оказалась интересной, но безлюдной. Я снова спустился в бар, упал на диван и достал ручку, чтобы записать пару мыслей в журнал.

— Чувак, мне казалось, ты гораздо волосатее! — заявил парень в серой толстовке с надписью «The north face», застывший прямо напротив. Рома Свечников скользил по мне взглядом — от оторванной пуговицы на рукаве до дыры в правой кроссовке.

— Преобразился мальца к приезду, — улыбнулся я ему и протянул руку. — Спасибо, что заскочил сюда!

— Тут мои кореши из одного белорусского интернет-журнала хотят поболтать с тобой, что-то вроде интервью взять. Не против? — спросил он, похлопав меня по плечу, не требуя ответа.

Так и не пропустив по стакану холодного, мы перешли на другую сторону улицы и юркнули в заднюю дверь офисного здания. В просторной белой комнате на втором этаже нас встретил Антон Кашликов, главный редактор, а также его коллега, который поставил каждому по чашке жасминового чая. Кажется, ребятам было не принципиально, о чем говорить, — одного моего ошарашенного вида было достаточно.

— Знаю, что после подобного опыта сознание хочет улететь из давящей реальности. Ты как собираешься его возвращать, чем привязывать? — спросил Антон, когда наконец дослушал мой получасовой рассказ о гранях жизни в разных частях света.

— Вера — это та нитка, которая связывает меня с миром, — громко отхлебнув белорусского чайку, выразился я. Все посмотрели на меня, словно на дикого отшельника, пытающегося социализироваться. Почесав короткостриженый затылок и правую пятку, я продолжил: — В начале пути я наотрез отказался верить во что бы то ни было, старался все проверить и разузнать. А сейчас мне абсолютно все равно, во что — в Бога, в себя, в курс доллара, Деда Мороза, в теорию струн, в будущее биткоина — главное, усиленно верить. Возможно, именно благодаря безоговорочной вере в нашей жизни появляется смысл.

— Складывается впечатление, что путешественники — новые рок-звезды. Сегодня все говорят о полезности странствий. А ты считаешь, что путешествия — это панацея?

— Некоторым полезно путешествовать, но это отнюдь не путь для каждого. Оттого моя самая любимая наука — математика. Она является абсолютно фундаментальной, но прикладной. С путешествиями такая же штука — это прикладное мероприятие. Не до конца понимаю людей, которые постоянно живут в них. Путешествие как секс — конечно, это круто, приносит удовольствие, бывает полезно, развивает, открывает настоящую сущность, но когда все время трахаешься, протрахиваешь саму жизнь.