Тем временем у пещеры обнаружился существенный плюс: здесь раздавался бесплатный туристический вай-фай. Побродив по сайтам железнодорожных компаний, я усвоил, что нужный мне поезд до города Трир отправлялся через сорок пять минут. Опять не было ничего нового. Я скрутил только что разложенную палатку, прикрыл банку тушенки и, огибая католические храмы и монументы, побежал вниз с горы. Чтобы шлепать меж замков было веселее, в наушниках заиграла Heart — Crazy On You.

А потом было так: перрон, вагон, туалет, щеколда, стук, тишина, стук, тишина, тишина, остановка, бег, Трир. Я пересек границу Люксембурга и Германии на поезде, скрывшись от контролеров в уборной вагона второго класса. От Трира мне нужно было только одно: автовокзал. Заполучив желанный билет, я сел в том же месте на асфальт. Утро было туманным, пустым, намаявшимся, словно мое тело. Через час долгожданная коробка для пассажиров вырулила из-за угла, встретив меня раскрытой дверью. Я шмыгнул в автобус, размяк на трех задних сиденьях и, лишь колеса закрутились по немецкому автобану, провалился в сон. Сквозь закрытые глаза пролетали надписи: Кельн, Дортмунд, Билефельд, Ганновер, Магдебург. Вся Германия мелькнула во сне, и через двенадцать часов я, сам тому не веря, оказался в Берлине.

Саша Калинин жил в районе зоопарка, а я ехал в автобусе. Наши взоры никогда не должны были пересечься в этом большом и шумном городе, но что-то пошло не так. Увидев мою кислую рожу по ту сторону окна, Саша стал размахивать автобусу руками, требуя немедленной остановки. Еле успев схватить свои манатки, я вылетел в густой вечер Берлина.

Санек был статным парнем, знающим свое дело. В арсенале его выверенных точных действий не имелось ни одного лишнего, и он действовал исправнее любых немецких часов. Поэтому, как только мы оказались в общежитии технического университета, в котором он обитал, немедленно откупорили бутылку старинного португальского вина. В соседней комнате проживали трое студентов из Сирии, по слухам, весьма веселые, и мы направились к ним.

Сирийцы оказались самыми душевными ребятами во всем Берлине — без шуток. Они выглядели, как настоящие Хагриды, и были открыты ко всему новому. Казалось, втроем они заполняли почти все пространство комнаты, и мне с трудом удалось втиснуться в него.

— Чувак, если ты реально добрался до Берлина с той стороны планеты (и до сих пор не обделался), я готов проставить тебе любое количество алкоголя, женщин и развлечений! — выпучив глаза и обнимая меня за шею, улыбнулся сириец по имени Фирас.

— Сытный ужин — верх моих развлечений! — признался я, поскорее набивая живот горячей едой. Правило путешественника номер четыре: где бы, когда бы и с кем бы ты ни был, вкусно пожрать — это святое! Объевшись, я нашел весы и вскарабкался на них, как на Эльбрус.

— Мужики, вот это жестко! За последний месяц я набрал семь кило! И знаете, чья это заслуга? Гребаных американских гамбургеров!

Санек похлопал по пузу меня, потом себя, сжал прослойки на животах обоих и покачал головой. Сирийцы засмеялись, в очередной раз наполнили бокалы и с шумом опустошили их. Бутылка португальского давно закончилась, и на смену ей пришла уже третья, а может, пятая. В какой-то момент выключился свет и заиграла популярная немецкая танцевальная музыка. Я сам не заметил, как оказался на шее Фираса. Он размахивал ромом и неумело двигался из стороны в сторону.

— Димон, а как называется все это дело, которое ты затеял? — спросил меня кто-то снизу.

— Сто дней, сто рублей.

Фирас сделал очередной взмах бутылкой, словно волшебной палочкой, и громко закричал, коверкая русские слова: «Сто дней, сто рублей!» Его оду подхватили остальные, и все стали прыгать, повторяя эти четыре слова словно заклинание. Комната была невелика, но мы дрыгали руками и ногами, и почему-то никто никого не задевал. В какой-то момент в голове пронеслось: «Я оседлал сирийца и танцую на нем. Все в округе орут про дни и рубли. Что за на хрен?» Но потом я оставил эту невероятную мысль, продолжив предаваться танцу.

Когда музыка затихла, мы, вспотевшие, вернулись за стол, и Санек неожиданно серьезно спросил меня:

— Скажи мне, ты готов в путешествии на любые перемены?

— Типа того.

— Тогда осталась еще одна. Но ты должен согласиться на нее заранее, и обратного пути уже не будет.

Наступила пауза.

— Она страшная?

— Очень!

Оглядев себя, я понял, что уже настолько испорчен, что Саше не под силу испортить меня сильнее.

— Согласен!

— Тогда закрывай глаза на тридцать секунд!

Делать нечего. Изображение погрузилось в темноту, по которой я летал, как вертолет. Наверное, надо было представить, что ребята собирались сделать со мной, но это было слишком запарно.

— Открывай!

Глаза распахнулись. Обстановка в комнате не изменилась. Все сидели в тех же позах. И только у одного сирийца в руках был найден какой-то инструмент. Я пригляделся — это оказалась большая бритвенная машинка.

— Димон, если ты действительно готов измениться после кругосветки, тебе надо подстричься. Прямо сейчас! Налысо!

Мне понадобилась одна секунда раздумий, чтобы сказать:

— Валяйте!

Фарис нацепил трехмиллиметровую насадку. Уже через минуту все мы забились в маленькую ванну, включили музыку и бритву.

— Первый пааашел! — скомандовал Саша. Сириец схватил копну волос и провел машинкой под корень.

— Уррра! Долой эту волосню! — кричали все и хлопали. Мои волосы падали вниз, вино заливалось внутрь, а ребята танцевали. В общем, я вырубился часа в три ночи, распластавшись по кровати какого-то сирийца.

— Подъем! — скомандовал Саша, по-прежнему работавший исправнее любых часов. Казалось, мы спали минут десять. — Баня ждет!

Как вы знаете, европейские баньки не делятся по гендерному признаку, а раздеваться догола обязывают. Это значит: женщины и мужчины трутся голышом в одних залах. Но не спешите доставать карманное пенсне — здесь-то Берлин и отличается от Восточной Европы. Большинство местных женщин на редкость страшноваты, обвисши и многослойны. Я старательно разминал голову, но разочарованиям не было предела. Ума не приложу, как выживают работники бани: если бы перед моим носом мелькало такое каждый день, я бы зарекся впредь не заниматься любовью.

Пожалуй, это было к лучшему и позволяло тотально сконцентрироваться на процессах омовения. Мы три раза меняли сауну с холодным бассейном, натирали друг друга солями и пыхтели в одной комнате на двести голых задниц. Посередине комнаты орудовал веником здоровый бородатый мужик: развевал над толпой ароматы цветов и минералов, а та взамен вздыхала и охала. После процедур я плюхнулся на кресло и, не успев закрыться одеялом, уснул в чем мать родила. Вокруг ходили люди, задевая меня разными частями тела, а я дрых абсолютно голый, и было мне комфортно.