«Мэй Ханьсюэ.

Положение: ответственный за обучение адептов старший ученик главы ордена Куньлуньского Дворца Тасюэ».

На этот раз сноска мелким шрифтом отличалась от предыдущих «замеченных во время купания»:

«Размер замерен и подтвержден лично Чунь Инь, служанкой чайного дома. Кроме того в мире совершенствующихся множественные источники подтверждают, что достоинство молодого господина Мэя способно растопить тело любой женщины и превратить его в податливую глину. Не подлежит сомнению и тот факт, что за ночь с легкостью способен удовлетворить десять человек».

Чу Ваньнин: — …

В наступившей после этого в мертвой тишине старейшина Юйхэн слышал лишь треск зажженного бикфордова шнура.

Бах!

Словно обжигающую руку горячую картошку[131.4], он свирепо отшвырнул книгу на другой конец спальни. Лицо его полыхало от стыда, глаза яростно сверкали, внутри царил полный хаос.

В конце-то концов, что же он увидел?

Значит, размер! Может, из-за своего воспитания он медленно соображал, но в этот момент не мог не вспомнить некоторые детали своих постыдных снов. Неужели речь шла о том самом размере? Какой цинизм! Ни стыда, ни совести! Мерзкие распутники! Грязные свиньи! Совсем совесть потеряли?!

Какое-то время Чу Ваньнин неподвижно сидел на кровати, не в силах унять клокочущую внутри злобу. Наконец, он поднялся с кровати, подобрал брошенную на пол книгу и, ткнув в нее пальцем, при помощи духовной силы разорвал на мелкие клочки...

Но слова «впечатляюще незаурядный, достойный восхищения» продолжали жечь его разум каленым железом. Он был буквально подавлен шипением раскаленного металла, прожигающего его сердце насквозь. Лицо покраснело, пылали уши, в душе грохотали громовые раскаты.

Чу Ваньнин всегда был исключительно порядочным и непорочным человеком. И даже в купальне Мяоинь он старательно отводил взгляд, избегая смотреть туда, куда не следовало. Вдобавок, в поднимающейся от горячей воды туманной дымке тело перед ним было не более, чем расплывчатым пятном, и даже если бы он захотел, все равно не смог бы что-то увидеть. Однако сейчас хватило нескольких слов из грязной книжонки, чтобы перед зажмуренными глазами возник вполне ясный образ. Написанные на бумаге слова рисовали сочную и яркую картину, которая мгновенно захватила все его мысли.

Впечатляюще незаурядный…

Чу Ваньнин со злостью потер лицо и обхватил руками голову. Спустя время он схватился за одеяло и накрылся им с головой.

«Почему в первый же день после выхода из затвора со мной случилось все это?..» — с горечью и обидой подумал Чу Ваньнин. — «Этот мир перевернулся, и теперь я желаю только лечь и снова умереть!»

Поскольку старейшина Юйхэн всегда строго дисциплинировал себя, даже если всю ночь ему не удалось сомкнуть глаз, даже если его душа пребывала в смятении, даже если разум его так и не обрел покоя, на следующее утро он поднялся вовремя, умылся, причесался, надел одежду и венец и, нацепив на свое лицо обычное строгое и бесстрастное выражение, величественно и плавно спустился с Южной горы Пика Сышэн.

Сегодня был день ежемесячной проверки. На Платформе Шаньэ, сияя доспехами, несколько тысяч адептов ордена демонстрировали свои боевые навыки. Восседающие на высоком помосте старейшины Пика Сышэн внимательно следили за показательными выступлениями учеников, беспристрастно оценивая их успехи.

За пять лет отсутствия место Чу Ваньнина на помосте не изменилось: как и прежде оно было по левую руку от Сюэ Чжэнъюна.

С болезненным выражением лица, едва переставляя ноги в своих белых одеждах, Чу Ваньнин поднялся на помост по ступеням из голубого известняка. Взмахнув широкими рукавами, он сразу же уселся на свободное место, сам налил себе чашку чая и, отпив из нее, уставился в никуда.

Заметив раздраженное выражение на лице Юйхэна, Сюэ Чжэнъюн решил, что тот все еще зол из-за того, что Мо Жань не успел появиться на вчерашнем банкете в его честь. Из лучших побуждений он поспешил умаслить его и, наклонившись, тихо шепнул:

— Юйхэн, Жань-эр вернулся.

Неожиданно брови Чу Ваньнина сошлись на переносице, а лицо потемнело еще больше:

— Да, я видел.

— Да? Видел? – Сюэ Чжэнъюн на миг опешил, а затем закивал головой. — Хорошо. И как он тебе? Не думаешь, что он стал больше, а?

— Да…

Чу Ваньнин не хотел разговаривать о Мо Жане с Сюэ Чжэнъюном. В конце концов, со вчерашнего дня проклятая мантра «впечатляюще незаурядный, достойный восхищения» снова и снова тихим шепотом звучала в его голове. Он даже не собирался искать взглядом Мо Жаня среди тысяч учеников внизу. Опустив голову, Чу Ваньнин осмотрел стол перед собой:

— Здесь много свежих фруктов и пирожных.

Сюэ Чжэнъюн улыбнулся:

— Еще не завтракал, да? Если они тебе нравятся, съешь побольше.

Чу Ваньнин не стал церемониться и сразу съел песочное печенье-лотос в прикуску к горячему чаю. Цвет теста на этом печенье красиво и плавно менялся от светлого у основания к малиново-алому на острых лепестках. Слоеное тесто с идеально разделенными слоями аппетитно хрустело во рту, а начинка из сладкой бобовой пасты имела приятный медовый привкус османтуса.

— Мастерство Терема Цинфэн[131.5] из Линьаня… – пробормотал Чу Ваньнин.

Обернувшись, он спросил у Сюэ Чжэнъюна:

— Это ведь работа мастера не из Зала Мэнпо?

— Так и есть, Жань-эр приготовил это специально, чтобы почтить тебя, – сказал Сюэ Чжэнъюн и довольно рассмеялся.— Видишь, на столах других старейшин ничего такого нет.

— … — только услышав его слова, Чу Ваньнин заметил, что в отличие от других столов, стол перед ним ломился от сладостей и десертов. Множество пирожных, засахаренные фрукты и даже маленькая фарфоровая пиала цвета морской волны, накрытая маленькой крышкой, под которой обнаружилось ровно три шарика из белой муки со сладкой начинкой.

Эти шарики были сделаны не из обычного клейкого риса, а из муки произведенной из лотосового корня Бразении[131.6], выращенного в Линьане. Корень сушили, растирали в муку, чтобы из нее получилось гладкое как нефрит жемчужно-белое тесто.

— О, представляешь, Жань-эр спозаранку явился в зал Мэнпо и попросил разрешения занять на время всю кухню, и только ради того, чтобы приготовить эту мелочь. У красного шарика начинка из сладкой бобовой пасты с добавлением выжимки из розовых лепестков, в желтом арахисово-кунжутная паста, а для зеленого, как он сказал, использованы растертые молодые листья лунзинского чая. Все исключительно свежее, но вот только маловато как-то... — тут Сюэ Чжэнъюн понизил голос и пробормотал себе под нос, — с самого утра трудился над ними, слов нет, хорошо получилось, вот только всего три штуки.

Чу Ваньнин: