ночами и пряталась днем, иногда в попутных сараях или высокой траве лугов, где впервые встретила лошадей. Они боялись ее, ведь она была странной женщиной, воняющей кровью и отчаянием. Но, боясь ее, они ее не изгоняли; их не научили, что некоторых людей следует почитать, а другие подобны червям, их можно уничтожать или выбрасывать, как вещи, попользовавшись. За месяцы скитаний она уяснила, что добрый подход к лошадям делает их доступнее, что лошади принимают дары с благодарностью и платят добром.

Она нашла тех, кого могла любить и получать в ответ любовь.

Текли недели и месяцы, и однажды ее поймали, нет сомнений. Рабство было записано следами кнутов на спине. Но она была далеко от прежних хозяев и обрела умения более ценные, нежели покорность мужской похоти. В графстве Фелтейн она стала работать при конюшнях, и расценила это как милосердие, которого не получала прежде от богов. Целыми днями выгребать конский навоз - для нее это было даром покоя и мира. Затем она стала грумом, помогая хозяину, а потом тренером, ведь она умела исправлять нрав лошадей, испорченных чрезмерной грубостью прежних владельцев.

Вскоре репутация ее достигла ушей самого Фелтейна. Самозваный граф был плохим наездником и плохим человеком. Известно, что однажды он поскакал на псовую охоту, лошадь оступилась и чуть не сбросила его из седла. Он спешился, велел слугам снять сбрую и спокойно рассек ей брюхо мечом, оставив умирать.

Он убил многих скакунов и покрыл шрамами еще больше, так что, узнав о рабыне с даром исправлять лошадей, дал понять, что желает ее услуг. Ее подарили графу. Так она прожила еще годы, а потом Фелтейн огляделся и обратил взор на земли соседей, и возжелал их. Он нанял сильных солдат и погнал соседей перед собой, будто оленей перед степным палом.

- И тут появился я.

- Нет. Тебя там не было.

- Вот почему я просил тебя рассказать. Потому что был там.

- Не был. С наемниками пришел мужчина, похожий на тебя и с твоим голосом, он вел себя почти так же, как ты. Но этот мужчина был не ты.

Он был грустным, усталым человеком, его юность была полна ужасов, а взрослая жизнь еще хуже. Он был сломлен так, что нельзя описать. Изранен шрамами страшнее, чем виднелись на лице и теле, и многие шрамы были от собственной его руки. Возможно, раны и позвали ее к нему, а его к ней. Это никому не ведомо.

Известно лишь, что иногда они разговаривали, делясь своими страданиями. Мало слов, но тут не было секретов. Он жалел ее. Она - его. Разговоры будили боль, но молчание казалось еще хуже. Вскоре она осознала, что он стал ей другом, и она - ему; это было интересно, ведь она никогда не имела друга - человека, тем более мужчину.

Когда ему не приходилось убивать на службе Фелтейну, он приходил и смотрел, как она работает. Приносил угощения и делился с ней. И наконец, во время еды, спросил, не хочет ли она покинуть Фелтейна. Не хочет ли она свободы.

Она ответила, что никогда не была свободной. Что жизнь стала ей хозяином, а прошлое хлещет кнутом. Он ответил, что понимает, и "свобода" оказалась пустым, лишенным смысла словом, и что он извиняется за это слово.

Он хотел лишь узнать, пойдет ли она с ним? Он сказал, что у его дочери много лошадей, но тренеры куда как хуже ее, и что она могла бы получить свой домик и свой садик, и даже своих коней, и ей платили бы за труды настоящим золотом. А она начала плакать.

Она ответила, что он добрый почти как конь, но никакая доброта не уведет ее отсюда. Лошади в конюшнях имения - единственные ее друзья, кроме него. Что хуже, она для них единственная подруга среди людей. Она ни за что не оставит их мучителям.

Тогда он спросил: что, если все лошади уйдут с ней? Она ответила, что мир работает вовсе не так. И тогда он воскликнул: "К черту мир. Просто скажи да, и мы всё устроим!"

Но мир не проведешь, она оказалась права. Не успела она ответить, в конюшнях начался пожар. Наемники обратились против Фелтейна, их вожак умел одним взглядом вызвать пламя столь горячее, что прожигало камень.

Мужчина велел рабыне освободить лошадей, сам же помчался на битву, которую счел более важной. Она сделала что смогла, но лошади паникуют в огне и склонны при опасности возвращаться в стойло. Их нужно было выводить по одной и запирать сзади двери.

Мужчины в доспехах и при оружии пожелали забрать коней и ускакать на них в битву. Она убила нескольких, другие разбежались.

Мужчина, что стал ей другом, вернулся вызволить ее из огня, ведь пылало все имение; он сказал, что выхода скоро не будет. Отнял у нее нож и держал, хотя она пыталась драться. Он вынес бы ее. Но лошади...

Впервые голос лошадиной ведьмы дрогнул, и она не сразу смогла продолжить.

- Но лошади кричали. А освобожденные ржали в ответ, кричали своим любимым подругам, запертым в пламени, и она сказала другу, что не бросит их умирать в боли и страхе. Он удерживал ее и уговаривал, и когда увидел, что она поняла, вошел в пламя вместе с ней.

- Вошел с ней, - пробормотал он. - Имеет смысл.

- Никто не знает, спасли ли они каких-то лошадей. Никто не знает, выжил ли он в огне. Она - не выжила. Последними ее словами были: "Спасем лошадей, а потом друг друга".

- Сукин сын.

- Ага.

Ночь окутала их темнотой. - Он выбрался. Выжил, - сказал мужчина. - Только это и умеет.

- Знай она об этом, была бы рада.

- И лошади. Они спасли некоторых. Не всех. Некоторых. Не знаю, стоило ли умирать ради них.

- За что стоит умирать, за что нет - для меня слишком сложно. Такие вопросы оставляю смертным.

- Могу отвести глаза?

- Если нужно.

- А он... ух. - Он сглотнул. - Ты сказала, он говорил с ней. А, э... известно, что он сказал?

- Известно.

- Мне расскажешь? Прошу.

- Возможно, тебе будет нелегко это услышать.

- Было бы чертовски стыдно... ведь твой рассказ показался мне веселым карнавалом.

Луна еще не заглянула за край ущелья, и свет костра не нашел ее лица. Он видел лишь смутные отблески там, где должны были быть щеки,