* * *

В Болгарии после Крымской войны время произошла смена вех в национальном движении, прежнее гайдучество изжило себя, турецкие власти научились довольно быстро расправляться со смельчаками. Г. С. Раковский приступил к подготовке кадров для развертывания освободительного движения в широких масштабах. В Сербии удалось создать для этого центр, первую болгарскую легию, просуществовавшую, правда, недолго (1860–1862 годы). Но на авансцену выдвинулся церковный вопрос. У болгар не существовало своей национальной самоуправляющейся, автокефальной церкви, она подчинялась непосредственно константинопольскому патриарху; епископские, да и многие низшие должности занимали греки, служба велась на непонятном для прихожан языке, значительная часть церковных доходов отправлялась в патриархию, в монастырях уничтожались летописи на славянском языке. В отчете МИД за 1860 год давалась резкая оценка сложившегося положения: «Турок, убивая физически христианина и грабя его, не препятствует развитию его духовной жизни, фанариот же вместе с грабежом давит его нравственную духовную деятельность, препятствует его развитию то силою анафемы, то мечом, и попирает его священнейшее достояние – язык и народность»[610].

В 1856 году болгарская община Константинополя обратилась непосредственно к султану Абдул Азизу с прошением о предоставлении болгарам права выбирать митрополита и светского главу. Падишах на просьбу не откликнулся – патриархия давно уже являлась звеном в управлении империей. В Петербурге демарш произвел глубокое впечатление, здесь отдавали себе отчет в его далекоидущих последствиях: «Религиозная эмансипация болгар… явится предтечей освобождения». Их цель – «не столько создание своей церкви, сколько признание национальности»[611] (Официально болгары именовались эллинами болгарского языка.)

Патриархия встала всеми силами против создания национальной болгарской церкви. Российская дипломатия движению сочувствовала, но предавалась скорби в связи с расколом православных в Османской империи. Константинопольская патриархия являлась опорой российского влияния, отрекаться от нее не хотелось, митрополит Филарет держал ее сторону, многие греки, состоявшие на дипломатической службе, тоже. Попытки воздействовать на высшее греческое духовенство, побудить его к уступкам, проваливались. Занявший в 1864 году должность посланника при султанском дворе генерал Н. П. Игнатьев твердо встал на защиту болгар. A. M. Горчаков был убежден: славянский элемент – самая солидная база российского влияния. Претерпела изменение и позиция Высокой Порты в связи с восстанием на острове Крит (см. ниже). Странный дуэт, российский посланник и великий везир Али-паша, пытался примирить ссорившихся. Болгарские радикалы еще больше обострили ситуацию, направив султану прошение, в котором одобрили свирепые расправы над критскими повстанцами. Предельная уступка со стороны патриархии заключалась в согласии на образование болгарской церкви лишь на территории к северу от Балканского хребта, так что большая часть болгарских прихожан оставалась под ее церковной властью, что их, естественно, удовлетворить не могло.

Наконец в феврале 1870 года султан Абдул Азиз издал ферман об образовании болгарского экзархата. Впервые в османском официальном документе болгары фигурировали под своим подлинным именем. Это была великая победа народного дела. Игнатьев торжествовал: наконец-то признана их национальность, до того лишенная политических прав. Из 45 вошедших в экзархат епархий 30 являлись болгарскими, а в 15 население было смешанным. Последовал протест с сербской стороны, Игнатьеву удалось предотвратить перерастание его в серьезный конфликт.

Константинопольская патриархия своих позиций не сдавала, «все наши старания не смогли свернуть греческое духовенство с избранного пути», – печалился Игнатьев[612]. Примкнувшие к экзархату болгары были объявлены схизматиками. Впечатления это не произвело ни на них, ни на синод Русской православной церкви. Начался отсчет новой эпохи в жизни болгарского народа.

* * *

1866 год. Прошло десять лет после Крымской войны, пришла пора подводить их итоги. Неприятельская коалиция развалилась, можно сказать, не отходя от стола мирной конференции, чуть позже ее участники передрались между собой. Еще в 1857 году коварный кайзер Франц Иосиф напросился на свидание с Александром II, благоразумно не взяв с собой канцлера К. Ф. Буоля, – с кем с кем, а уж с «канальей» и «мерзавцем», по терминологии царя Николая, русские разговаривать бы не стали. Молодой Габсбург заговорил было о возрождении прежней дружбы на испытанных охранительных началах, ничто ведь не разделяет стороны помимо «несчастного» восточного вопроса. Ему ответили, что для России оный вопрос значит больше, чем все прочие, вместе взятые. А в 1859 году Наполеон и сардинский премьер К. Б. Кавур избавили Франца Иосифа от забот по управлению Ломбардией, добившись ее передачи появившемуся Итальянскому королевству. В 1866 году Австрия была выдворена из Германского союза Пруссией, занятой объединением германских земель железом и кровью. Франция изолирована. Англия «замкнулась в своих эгоистических интересах».

Российская дипломатия успешно приспосабливалась к новым условиям существования. Планы модернизации или европеизации Османской империи за стадию сочинения бумаг не выходили, христианское и мусульманское население по-прежнему разделяла стена отчуждения, недоверие к суете турецких реформаторов вокруг образования единой османской нации не проходило. Балканские народы хотели не в османов превращаться, а возрождать свою древнюю государственность, и тут в поддержку им раздавался голос российской дипломатии: северная держава готова и словом и делом способствовать прогрессу. На балканской почве произошли свершения исторического масштаба для региона – родилась Румыния, укрепилась автономия Сербского княжества. Греция обзавелась Ионическими островами, Белград и Афины готовились бросить вызов всей системе турецкого господства.

Но раны, нанесенные Парижским миром 1856 года, кровоточили. Вопрос о нейтрализации Черного моря, о запрещении держать в его акватории военный флот и оборонять южные пределы империи с места не двигался. И в числе стражей постылых для России условий трактата состояла Франция. A. M. Горчаков был суров в оценках: «Отсутствие военного флота на Черном море ставит нас в положение худшее, нежели в 1854 году перед лицом преобладания западных держав». Восточный вопрос может быть решен только на европейском уровне. Подобный вывод вытекал из его концепциоиного подхода[613].

Отклик российские пожелания встречали лишь в Берлине. С немецкой педантичностью в критические моменты в Петербурге появлялся высокий прусский представитель с заверением, что страна нисколько не заинтересована в сохранении ущемляющих интересы России статей трактата и готова поддержать их отмену. Ставший в 1862 году министром-президентом Отто фон Бисмарк прекрасно понимал, что нельзя 100-миллионному народу навеки запретить защиту своих границ, извлекая из этого выгоды поистине неисчислимые, в том числе и к ущербу для Франции, обеспечивая благоприятную позицию самодержавия к объединению Германии «железом и кровью».

Нотки разочарования сотрудничеством с Францией не заставили себя долго ждать. Уже 5 мая 1858 года Горчаков писал: «Некоторое время тому назад мы дали понять Наполеону, что результаты нашего политического соглашения с ним кажутся мне довольно бесплодными ввиду того, что каждый раз, когда дело идет о каких-нибудь интересах, он подчинял его доброй воле Англии».

Перспективы сотрудничества с наполеоновским режимом оценивались