Лето село в зарю,

За сентябрь, за погоду,

Лето пало на юг,

Лето кануло в воду.

От него лишь следы

К небу, ввысь, убегают —

Фиолетовый дым,

Наше лето сжигают…

Песня звучит из динамика над танцплощадкой.

А внизу — рокочущая суета техники: бульдозеры, краны, экскаваторы. Обломки сметенных строений, свежевзрытая земля.

Сергеев с дорожной сумкой идет по лагерю. Собачка семенит за ним.

Лысый Шеф, окруженный рабочими в фирменных касках, командует работами. Подняв отвал, бульдозер движется к танцплощадке.

Сергеев останавливается, обернувшись, смотрит.

… словно два журавля

По небесному морю,

Словно два косаря

По широкому полю,

Мы по лету прошли,

Только губы горели,

И над нами неслись…

Взревев, бульдозер налегает на конструкции, и эстрада танцплощадки медленно обрушивается — вместе со смолкшим динамиком.

Как-то раз за рюмкой у нас случился разговор с одним из моих режиссеров.

В числе прочего говорили о «своей теме», «своем направлении» в искусстве. Что художник, который из произведения в произведение, несет свою, особую, сквозную тему, — это настоящий художник. А тот, кто пишет (снимает, рисует) сегодня эдак, а завтра так, сегодня про одно, а завтра про другое, — всего лишь профессионал. Даже если и высококвалифицированный. И я после этого разговора озадаченно задумался: кто же я, если вроде бы и не несу во всех своих сценариях какой-то одной, сквозной темы, не держусь одного направления, — просто «профи»? Ремесленник, пусть даже высокого разряда?

В «большое» кино я попал, успев до того, будучи еще студентом, повертеться в кинопроизводстве. В качестве «негра» меня позвали переписывать сценарий одного, в свое время популярного приключенческого фильма о гражданской войне. Я неотлучно дежурил при сценарии, который то и дело давал сбои, жил в киноэкспедициях и вкусил ту их особую атмосферу, о которой двумя словами не расскажешь. Я даже написал текст песни к фильму, необходимость которой вдруг почувствовал режиссер.

В благодарность за мою работу режиссер (а он был мастит и уважаем) порекомендовал меня в качестве автора короткометражного фильма (о Ленине!), который планировался студией к какому-то юбилею. Режиссера послушали, и меня позвали. Сценарий был написан, одобрен в ЦК КПСС (про Ленина окончательно одобряли только там) и запущен в производство. Назывался он «Личный знакомый» и рассказывал о том, как Ленин приехал к детям на елку в Сокольники. Но вдруг был производством прекращен, наверняка решением того же ЦК, который менял свои решения по тайным, непостижимым нам причинам.

Сценарий же (по сути, осужденный Центральным Комитетом партии) мне все ж пригодился — по нему я с отличием защитил диплом во ВГИКе. Защищался я вместе с Геной Шпаликовым, и мы настолько весело отмечали защиту на ВДНХ, что едва убежали от крутой милицейской погони.

Почувствовав себя наконец дипломированным сценаристом, я засел писать очень серьезный (на «выстраданную тему») сценарий про нашу жизнь. Но в мою жизнь снова вторгся случай — меня опять позвали. В этот раз — на славнейшую в те времена студию «Ленфильм».

Сценарист-документалист В.Викторов раскопал где-то подлинную историю о первом советском комиссаре на Чукотке. Но у них с режиссером В.Мельниковым (до того — режиссером научно-популярного кино) сценарий никак не ладился. Требовался свежий взгляд. В результате взгляд оказался до того свежим, что серьезную революционную историю мы переделали в комедию. С другим сюжетом и героями. Как ни странно, это кощунство было начальством принято снисходительно. Мы работали увлеченно, раскованно и весело, фильм имел успех, а теперь даже входит в классику советской кинокомедии. Для нас с Мельниковым это был первый серьезный дебют. И, поскольку дальше мы решили работать вместе, планку первого совместного успеха нам опускать не хотелось. А в чем мы преуспели? В направлении комедии. Делать комедии нам очень понравилось, решено было делать их и впредь. Сколько же мы напридумывали разных сюжетов! Некоторые мне кажутся классными и сейчас. Например, про двух редчайших, единственных уцелевших в природе животных, самце и самке, которые живут в зоопарках по разные стороны железного занавеса. И на этот занавес наталкивается их естественное желание продолжить род. (Они же единственные, последние!) И науке это нужно, и люди рады бы помочь им. Но это так сложно в условиях холодной войны… Эту заявку, как и другие, решительно не пропустило Госкино. И тогда кто-то из нас кратко сформулировал новый сюжет: «а если — заочник по переписке?». Так появилась вторая наша комедия — «Семь невест ефрейтора Збруева», которая тоже прошла с успехом.

С тремя комедиями в багаже (третьей был фильм И. Масленникова «Завтра, третьего апреля») я уже считал себя сценаристом, избравшим свое направление в кино. Комедиографом. Но наступили более суровые времена, в которые, как оказалось, комедии писать и снимать стало вовсе не весело, а трудно и больно. А чаще — безнадежно. И что было делать? В столе лежало несколько «непроходимых» сценариев. Приятно их было, конечно, перечитывать, мечтая о том, что когда-то… когда изменятся времена… Но по отношению к сценарию слова Булгакова, что рукописи не горят, — не верны. Меняются времена — меняется киноязык, меняются реалии жизни. В отличие от повести или романа, сценарий (если он разве не исторический) имеет свойство быстро устаревать. И никакой режиссер или продюсер не возьмут сценария о вчерашнем дне, если они имеют свежий сценарий о дне сегодняшнем.

Бывают, конечно, люди стойкие, они всю жизнь могут «пробивать» одно свое выстраданное произведение в жизнь, пока им вдруг не улыбнется (или окончательно не улыбнется) удача. Но сценарий все же пишется для того, чтобы быть воплощенным на киноэкране, и не в отдаленном будущем, и ничего с этим не поделаешь.

И так хочется, чтобы написанное тобой зажило, задвигалось и заговорило на экране, — что перечитывание даже самых прекрасных страниц своей сценарной рукописи этого желания не заменяет. Во всяком случае, мне.

Поэтому, когда меня снова позвали — я откликнулся. Тем более что позвал меня живой классик, народный артист СССР, Герой Социалистического Труда, режиссер Александр Григорьевич Зархи.

С ним мы изваяли большой (по тем временам), двухсерийный, широкоформатный и многобюджетный фильм по мотивам романа К.Федина «Города и годы». Я — ура! — опять был в кинопроизводстве, мы спорили с режиссером по ночам в доме творчества «Болшево», были снова экспедиции, просмотры материала, и была беда: революционно-возвышенная тема фильма меня не увлекала, это было совсем уж не мое. И с режиссером — человеком замечательным, неординарным, известным своим темпераментом, доходящим до эксцентрики, — мы, к сожалению, мыслили каждый своим временем — с разрывом в пару поколений. Но может быть, именно поэтому мне и было интересно с ним общаться. Друзья шутили: ну, теперь ты уж точно попадешь в историю кино — упомянут фильмы классика, упомянут и тебя мелким шрифтом: по сценарию такого-то… Правда, в нашей работе нам не всегда было до шуток, одно поколение порою настолько не желало понимать другое, что это рождало споры — до того яростные, что (да простится мне это) однажды я в пылу спора запустил в классика тапком…