Первое достоинство главнокомандующего не гений — откуда достать гения, — но умение стать на высоте своего положения, оказаться начальником в такой степени, чтоб его воля была непреложным законом для всех и каждого. Армия, действующая как один человек, надежнее самых хитрых планов, — богемская война доказала вновь эту истину. В наш век, когда так тщательно изучают театр войны и силы противников, не может быть принят совершенно несообразный план действий; но он всегда может быть несообразно исполнен, не только в случае, когда сам главнокомандующий не устаивает в своих видах, но, что случается чаще, если частные начальники позволяют себе не устаивать в его видах. В главнокомандующем важнее всего стойкость характера и могучая воля, подчиняющая себе людей нравственно.

Первое достоинство генералов, его помощников — решительность. Один раз на десять излишняя решительность может стать причиной неудачи; девять раз она поведет к успеху. Всякий бывалый военный человек видал начальников, хотя не обладавших никаким заметным талантом, но энергических и за то обожаемых солдатами; одно имя этих людей служило залогом успеха. Война — это игра в быть или не быть, а каждый знает, даже по частной жизни, до какой степени человек, не боящийся худого конца, страшен противнику. В мирное время довольно трудно распределять людей по талантам; ум сам по себе, без придаточных свойств, ничего не доказывает в военном. Всего заметнее в человеке энергия, самостоятельность; подделаться под эти природные свойства очень трудно; даже в мелочах видно, насколько человек живет своим умом и руководится своей волей. Все-таки это лучшая мера для расценки офицеров. Надобно с самого начала вести их в таком духе, чтобы каждый офицер брал на себя ответственность, не стесняясь общими правилами, если думает, что так выйдет лучше — на маневрах ли, в распоряжениях ли частью, — и судить его только по результату. Французы говорят о себе «nous n’aimons pas les petits coups»[107] и считают в этом свою силу. По-русски это значит: каждый берет на себя, что считает нужным, не оглядываясь. Не надобно много труда, чтобы перевоспитать русскую армию в этом духе. В русском характере беззаветной решительности так много, что она не только составляет его добродетель, но переходит даже в его порок. Надобно только снять с нашей армии более чем полувековой формализм, заевший ее действительную природу, чтобы она была как французская, «qui n’aime pas les petits coups»[108] — с придачей русской выстойчивости, чтоб она была армией суворовской, т. е. действительно русской.

На войне нужны только военные качества. Кроме этих, всевозможные достоинства и недостатки, по которым меряют людей в гражданском быту, относятся в военном только к человеку, а не к солдату и не могут служить мерой для его оценки.

Нечего и говорить о том, что высшее начальство должно знать репутацию офицеров известного чина, начиная даже с полковника; в других странах их знают с капитана. Если человек раз был испытан, то он уже не подлежит новой оценке в мирное время; он годится или не годится, — и кончено. В голове войск могут стоять начальники или доказавшие себя на деле, или не успевшие еще себя доказать, — но никак не те, которые доказали противное; последнее может повести только к разрушению нравственного чувства в армии.

Существует поговорка, очень распространенная, но вовсе не верная, что военные люди выносятся вперед войной. Военные таланты действительно выказываются сами собой, но только в чьих глазах? В глазах ближайших свидетелей. Выносятся же они вперед только зоркостью правительства или такой военной организацией, в которой армия, воспитанная в чисто военном духе, умеет судить правильно о людях и имеет голос достаточно сильный для того, чтоб он был слышен всему обществу. Такова французская армия, в которой мнение развивается свободно и уважается; отчасти такова и прусская. Но Австрия, например, вечно воюет, а со времен Евгения Савойского у нее не было ни одного полководца, достойного этого названия. Когда в большом государстве не слыхать признанных военных имен, на которые нация возлагала бы свои надежды, когда даже войны, продолжающиеся несколько лет, не выносят вперед таких имен, — это значит только то, что военная организация государства неестественная, что в ней люди расцениваются не по действительным способностям, признаваемым окружающей их средой — единственным неподкупным судьей в таком деле, а по каким-нибудь искусственным меркам. Это значит во всяком случае, что выдвигаются вперед не те люди, которые стоят того, люди, берущие по праву то, что им принадлежит; не те, которые были бы выдвинуты мнением, если бы мнение что-нибудь значило; а просто те, которые нравятся. Из нравящихся же мужчин редко выходит что-нибудь путное; природа предоставляет законное право нравиться только барышням. Это значит также, что выборы не обсуждаются, иначе мнение было бы услышано, а совершаются в канцелярской тайне. В европейском племени всегда довольно способных и характерных людей; если они не показываются, то в этом выражается не скудость в людях, а скудость системы управления.

Этот вопрос о военном общественном мнении чрезвычайно важный, но в то же время необычайно скользкий. Он не подлежит никакому определению, потому что держится в неуловимой нравственной сфере. Как определить право общественного мнения в постоянной армии, основанной исключительно на дисциплине, на безусловном повиновении старшему, до такой степени, что даже в самой анархической республике войско представляет собой воплощение деспотизма, и без этого не может существовать. Но в то же время несомненно, что во всех боевых армиях, какие только видел свет, кончая нашей кавказской, общественное мнение было сильно развито и влияло на многие вещи; оно почти исключительно выдвигало людей, поэтому люди распределялись правильно. Мнение не может быть безошибочным руководителем, — безошибочной мерки не дано человеку; австрийское правительство, например, поступило бы очень хорошо, не послушавшись голоса армии, выкричавшей главнокомандующим Бенедека; но в сотне других случаев оно ошиблось бы, не приняв этого мнения в расчет. Нельзя вырастить искусственно самостоятельного и зрелого мнения в армии, как нельзя возбудить его в человеке, покуда он сам не дорастет до этой поры.

Кроме верной расценки боевых людей, возможной только при зрелом общественном мнении, укоренившемся в самой армии, нужно еще, чтобы начальники, которые поведут войска в бой, были заблаговременно с ними знакомы. Теперь войска станут группироваться по мере действительной потребности. Тем не менее было бы вовсе не военным делом сводить внезапно с началом войны незнакомые между собой дивизии и вверять главное начальство лицам настолько же чуждым войскам, насколько войска им чужды. Отделение военной администрации от боевого командования войсками может стать безвредным только с восполнением этого существенного недостатка. С переходом армии на военное положение придется необходимо, за некоторыми исключениями, ставить в голове крупных ее подразделений не тех людей, которые управляли войсками в мирное время, а других, или из начальников дивизий, которым знакомы только их четыре полка, или из людей, которые повысились уже над этим званием и с тех пор были совсем разобщены с войсками. Во всяком случае такой иерархический состав больших масс слишком напоминает случайную иерархию армии, выступавшей под Ватерлоо, бывшую главной причиной катастрофы. Нельзя смешивать разнородный характер двух званий — административного и боевого[109].