Вскоре ему понадобилось побывать в близком Воронеже, тоже некогда стоявшем главнейшим форпостом на Белгородской черте, далеко не рядовом губернском городе, исторический путь и облик которого он знал по «Описанию Воронежской губернии», составленному его знаменитым родственником, историком и духовным пастырем Болховитиновым. Разумеется, начинать отсчёт воронежских веков должно не с царева указа 1585 года: «…на Дону на Воронеже, не доезжая Богатого затона два днища, велено поставить город Воронеж». История Воронежа, его имени, его человеческого голоса куда древнее крепости от конца шестнадцатого века. Во времени более давнем — и Мамаево нашествие, отдых орды у плавного втока Воронежа в Дон перед последним броском на поле Куликово; и испытательное противостояние русских и монголо-татар на реке Воронеж, когда первые на требование батыевых посланников отдать бескровной данью десятину всего ответили по чести: «Коли нас не будет, то всё ваше будет»; и не обойденный летописями эпизод — в 1177 году от крепкой руки Всеволода Большое Гнездо битый князь Ярополк бежал на Воронеж, где «переходил из града в град, не зная, куда деться от печали и скорби» и где был схвачен и выдан сильной власти.

И, наконец, вовсе в дымке — скифская приворонежская древность. Следы той древности — разве что курганы. А так… и более близкие времена — словно теряют голос, слово, вещественный мир. Новое время не просто теснит старое, новое равнодушно и зло расправляется с ним, хоронит его под ударными волнами войн, разоряет разрушительными лихолетьями, пожарами, уничтожает древние сокровища и текущий быт. Уничтожает память.

…Почти весь короткий декабрьский день он отдал приречным буграм Воронежа, откуда открывалась далеко видимая ногайская сторона, и он мысленно похвалил средневековую Московскую Русь не только за Воронеж, но и за систему городков-крепостей по всей южной черте государства, потому что только так, а не сторожами, засеками или запалёнными травами при ветре в сторону Крыма можно было осуществлять геополитическое продвижение на юг. Размеренно продвигаться, а не постоянно обороняться. Впрочем, только ли юг был опасен? Или веками не исходили угрозы и с востока, и с запада? Безопасен был разве студёный север, но он такие ледяные ветры гнал по равнинной, никакими северными горами не защищенной России, что Снесарев ощущал этот пронизывающий, колющий, как иглами, ледяной ветер даже здесь, на воронежских буграх, в тысячах вёрст от Северного Ледовитого океана.

Но что теперь рассуждать о геополитических реальностях, потерях и надеждах России? Не только недавно присоединённые иноплеменные окраины полыхают боями, хаосом и ненавистью. Совсем недавно Украинская Рада, должная печься о своём народе, братском русскому, объявила о самостийности Украины, правда, оставив за границами нового государства Крым и часть новороссийских земель, — то ли из чувства исторической справедливости, то ли из моральных соображений, едва ли возможных на подобных ристалищах; но если всё было так, то позже постарались «подправить» украинцев русско-советские временщики, легкодумно отказавшись от Крыма, как от некой игрушки-безделки, а не от незаменимого стратегического полуостровного клина.

Снесарев до позднего вечера бродил улочками и воронежскими буграми, спустился к реке, где когда-то располагалась верфь, и «великое корабельное строение» обошлось народу в неисчислимые потери людьми и лесами; исходил «никитинские» места, поклонился могиле поэта, стихи которого в молодости самозабвенно любил и в подражание которым исписал не одну дюжину страниц.

Существенное не только для Острогожска — встреча на майдане и берегах Острогощи и Тихой Сосны Петра Первого и Мазепы. Как обманывает и как обманывается история! Какие подарки привёз гетман царю, какие отдарки щедрые получил, сколько выпито и хороших и дурных вин здесь, на берегу Острогощи, в далёкий осенний день, да всё во имя дружбы и крепкого славянского, христианского единства, какой драгоценными каменьями убранный щит положил гетман к стопам царя, опять-таки во имя дружбы, воинского братства!

Века спустя падал над Острогожском лёгкий снег, застилая белыми скатертями большой луг, укрывая белыми платками луговые вербы и, казалось, навсегда укрывая и былое городка, и всю отечественную историю. Снесарев в свободный час спускался к реке, думал о тех безвестных крестьянах, казаках, которым изломали жизнь царь и гетман, и не было у него никакого благодарного чувства к последним. Самовластники, которым дано было распоряжаться человеческими судьбами, и не найти среди них владык милосердных.

В библиотеке священника Тростянского попалась ему на глаза книжица краеведа, священника, педагога Н.А. Куфаева «Слобода Старая Калитва (бывший уездный город и потом заштатный)». Читал наивные, задушевные, из сердца идущие строки, и из текста явствовало, что не за дальними временами было лучше, нежели теперь, а с той поры, как книжица была издана, миновало уже три десятка лет, ещё не было продразвёрсток, ещё не полыхнуло в Старой Калитве колесниковское восстание… словом, читал Снесарев строки священника-просветителя не без ностальгического чувства, и зыбко вспоминалась родина: «Слобода Старая Калитва — одно из самых привольных мест не только в Острогожском уезде, но и во всей Воронежской губернии: не во многих сёлах столько земли — пахотной и сенокосной, и редки ныне слободы и сёла со строевым лесом и таким обилием озёр, рек и речек… Прихожане — народ религиозный, церковь посещают усердно, посты соблюдают исправно, храмовые праздники и дни Рождества и Пасхи встречают и провожают с благочестием… Калитва на своём протяжении представляет целый ряд холмов, разделённых ярами да оврагами. Замечательнейший Липовый яр… Ещё замечательнее в Калитве был в своё время овраг, именуемый Тулкой… та самая Тупка, где когда-то и вода шумела, и мельницы работали. Теперь в Тупке той вместо мельниц — хижины, а вместо воды — крейда да навоз. С того времени в Калитве и вокруг неё много изменилось: Дон идёт по руслу новому, горы обнажились — на них ни лесу, ни былинки, ни травинки! Неизменный один луг, вечно свежий и зелёный: се вечная Калита!»

Снова он перечитал «Фрегат “Паллада”» — любимую книгу отца, и ещё «Обломова» и «Обрыв», и в который раз подивился, сколь океанически велика русская литература.

Тихая Сосна, косогорный, где крутой, где пологий спуск к реке, Провал, или Провальня (местное название), луга. Слободы Новая Сотня и Лушниковка. Большой собор, торговые ряды, городской сад, домик Крамского, спокойные, чуть озябшие заречные дали. Но нет спокойствия в уездном городке.

В Острогожске в октябре 1917 года, за месяц до приезда отца, родились Георгий и Александр, близнецы, в честь великомученика Георгия и благоверного князя Александра Невского названные. Крестными стали генерал Лавр Георгиевич Корнилов и полковник Генерального штаба Сергей Иванович Соллогуб, начштаба 64-й дивизии, имя которого значилось среди сослуживцев, оставивших свои подписи на георгиевском оружии, и здесь, в Острогожске, позже пропавшем, при кратковременном, но злом хозяйничании анархистов. Крёстные отцы — заочные. А крестил о. Алексей Тростянский, исполненный благодарной и благодатной радости: даже в смутное время не умаляется их род, а он — листик с древа православного и вселенского древа Божиего.