– Поможет?

Чем мне может помочь Збышек, когда я сам так непоправимо все испортил?

– Ну, с ремонтом кухни… Тебе надо с ним договориться…

Я машинально киваю головой, Инга держит сумку с собакой.

На улице кипит жизнь.

Всего пара теплых дней – и люди повылезали из своих домов.

Они гуляют. Некоторые – с собаками. Некоторые обнявшись, некоторые сами по себе – идут и радуются неведомо чему.

Мы входим к моему вьетнамцу (или китайцу, я их не различаю, а мы для них, наверно, тоже выглядим все одинаково).

Инга берет собаку на руки и вручает мне сумку.

Китаец-вьетнамец радуется при виде нас, а еще больше – при виде Шварца:

– Ой, собаська, собаська.

– Нет, нам не собачку, нам курицу, – говорю я решительно, потому что не понимаю: то ли он нам предлагает уже меню, то ли просто любит собак, очень у них это всегда звучит двусмысленно.

– Кулочка и лис с овощами, – повторяет он наш заказ, а потом заглядывает Инге через плечо: – Собаська есь?

– Собаська не есь! – отвечает Инга. – Собаська фу есь!

– Есь, есь, – улыбается китаец.

– Эту собачку не есть. Есть курицу, свининку, а собачку – не есть.

– Есь, есь. Был и есь. Вчера был, сегодня есь, завтра есь.

– Yesterday? – интеллигентно спрашивает Инга.

– Yesterday evening. The same dog was here. Small pet!

– The same one?

– Looks like the same one.

Мы стоим, как дураки. Я вроде бы все понимаю – «вчера здесь была похожая собака», – но ничего не понимаю.

– Был голодный, я дал кулочку. Холосый мальчик! – Он протягивает руку, и Шварц, разумеется, тут же кидается на него, Инга едва успевает его удержать.

– Не этот собаська, тот доблый, а этот недоблый, – китаец отдергивает руку и перестает улыбаться.

– Где собака? – хватаю я его за руку.

– Тута, тута, – он показывает на заднюю стенку своей будки.

Как по команде, мы с Ингой бросаемся к выходу.

Бежим за будку, Инга с одной, я с другой стороны.

Из-под старых досок, которые валяются на задах будки, несмотря на рычащую Горчевскую, до меня доносится слабое скуление.

– Геракл? – спрашиваю я и падаю на колени.

Я многое отдал бы, только бы это был Геракл.

Я никогда больше не крикну на него.

Не назову его сукиным сыном. Клянусь.

Что-то мелькает между досками, а потом начинает выползать в мою сторону.

Это Геракл.

Я замираю, а потом медленно протягиваю руку. Инга выходит из-за угла и останавливается. Геракл, не обращая ни на что внимания, подходит ко мне и лижет мне ладонь. Я хватаю его на руки. Это лучшее, что могло со мной случиться. Я прижимаю этого сукина сына к груди, он дрожит и кажется мне похудевшим, лежит на моих руках так, будто именно на них родился. Я глажу его по голове, он пытается замахать хвостом, но у него нет на это сил.

– Глупый ты сукин сын, – говорю я.

– Пошли за едой, – обрадованная Инга поворачивается, а я стою с этой жучкой на руках и первый раз, ей-богу, первый раз за все эти долгие, долгие недели чувстую себя по-настоящему счастливым.

– Это твое, это мое, идите домой, а я пошла ловить такси, – Инга вкладывает мне в руки пакет с едой. Я ей невообразимо благодарен.

Она и правда как мужик.

* * *

Я помыл Геракла, он не сопротивлялся. Вытер его своим полотенцем и завернул в другое, сухое. Он трясся, но лежал спокойно. Попил немного воды, а в сторону еды даже не посмотрел. Я положил засранца на свою постель.

Он заснул.

Шлейки его сохли в ванной.

Я съел уже почти остывшую курицу, перенес собачьи миски в комнату – если проголодается, встанет и поест, и осторожно положил Геракла рядом с собой.

Спал я как убитый.

* * *

Просыпаюсь я рано, мне неудобно, и я не сразу понимаю почему. Что-то меня душит, я поднимаю руку – на шее у меня что-то лежит и мешает мне дышать. Тогда я соображаю – на шее у меня животное. Я снимаю Геракла со своей шеи и сразу понимаю, хотя не слишком-то хорошо разбираюсь в собаках, что с ним что-то не так. Плохо ему.

Я подсовываю ему миски – он не хочет есть. Тогда я надеваю на него упряжь, никогда в жизни я его больше с этого поводка не отпущу, ну уж нет, и мы выходим гулять. Он писает, но его моча цвета темного пива, а самого его шатает из стороны в сторону. У него даже нет сил идти. Я беру его на руки.

Только этого мне не хватало.

Может, этот китаец его чем-то траванул?

Я начинаю думать, что теперь делать. Возвращаюсь домой, открываю компьютер, так, ветлечебница в двух шагах от нас. Выпиваю наскоро кофе, пакую пса в сумку, он не протестует.

В лечебнице тихо и спокойно. Три стульчика, на одном из них – морская свинка с хозяйкой, на другом – Геракл со мной, на третьем – такса с прилично одетым, очень старым господином.

– Заболел пес? – старик заглядывает в мою сумку.

– Надеюсь, что нет.

– Тогда зачем вы пришли?

– Он что-то слабый.

– Так это все слабые. Вот я тоже не слишком-то сильный. И тоже пришел со своим. Вы идите передо мной. Нам-то спешить некуда. Мы можем и посидеть.

– Спасибо, – говорю я искренне, нет у меня времени, чтобы часами высиживать в компании морских свинок и чужих собак, да и любых других животных тоже. Самое главное – я его нашел.

Ветеринар очень симпатичный. Спрашивает, как давно собака плохо себя чувствует, я ему объясняю, что не видел своего уродца несколько последних дней, потому что он сбежал в самоволку, но что он со вчерашнего дня какой-то не такой. И писает пивом.

Врач слушает внимательно, потом просит достать собаку. Я жду, что Геракл начнет выступать, но Геракла, похоже, подменили и вместо него у меня теперь его какой-то очень тихий сородич. Он даже не дергается.

– Нужно сделать анализ крови, что-то мне это не нравится…

– Делайте.

Я отвожу глаза, когда он бреет Гераклу ногу и всаживает иглу – ненавижу вид крови, даже от собачьей крови мне плохо делается.

– Когда будет готов результат?

– Оставьте телефон, мы вам позвоним, я скажу, чтобы срочно сделали, пес очень слаб…

Я даю номер мобильного, плачу кучу денег и выхожу из кабинета.

В приемном появились новенькие: овчарка и рыжий большой кот, оба на коленях у своих хозяев, оба спокойные. Старичок с таксой встает.