не мог произнести ни слова. Все мои сомнения мгновенно рассеялись. Я взял ее за руку, и мне стало стыдно, что я могу усомниться в ее искренности. Мы молча стояли, и в это время до нас со двора донеслись голоса.

Полицейские в темно-голубых формах шныряя взад и вперед, создавая впечатление, что их гораздо больше, чем было в действительности. Теперь они поднимались по лестнице в сопровождении Ловсхайма и его жены.

Сю Телли и я ушли в комнату. Несколькими минутами позже весь отель был заполнен полицейскими. Осмотр трупа длился очень недолго, и вскоре Ловсхайм и двое полицейских вошли в мою комнату, в которой было теплее и светлее. Начался разговор, и я оказался в незавидном положении, так как знал всего несколько французских слов. Мадам Грета на это рассчитывала и использовала в своих целях мое незнание языка. И я это понял, хотя не знал, о чем она говорила.

В этот вечер полицейские задали мне немного вопросов. Они лишь расспросили меня, как я нашел труп и каково было его положение. Вопросы мне задавал очень молодой офицер, худой, с живыми глазами и ловкими движениями. Он очень медленно говорил по-английски, но грамматически вполне правильно строил предложения. Мои ответы он переводил комиссару полиции, старику с седыми усами.

В начале допроса зеленые глаза Греты выражали удовлетворение человека, который много знает. Однако их выражение совершенно изменилось, когда я начал рассказывать полицейским, как в меня кто-то стрелял во дворе.

Она была так взволнована, что Ловсхайм, который до этого предоставлял право говорить своей жене, теперь ввязался в разговор.

— Но вы ошибаетесь, мистер Сандин, — воскликнул он. — Вас ввел в заблуждение ветер. Во дворе никого не могло быть. Когда приехала полиция, ворота все еще были заперты. В отеле никого нет, кроме отца Роберта, Марселя, — он указал на слугу, который пришел с дровами и теперь разжигал камин. — Марселя и меня!

— Черт возьми! Неужели я не смогу распознать, когда в меня стреляют?!

Я вынул из кармана фонарик и показал им, как он был поломан.

— Ветер не мог бы сделать этого. Не более четверти часа назад во дворе был кто-то. У этого человека был револьвер, и он дважды выстрелил в меня на лестнице, тогда-то он и угодил в фонарик, и позже — три раза во дворе.

Я услышал, как Сю Телли слегка вскрикнула. Казалось, мои слова произвели впечатление и на молодого полицейского.

— Если ворота были еще заперты до нашего прихода, то он должен быть где-то здесь, в отеле.

Я все еще полагал, что стрелял Ловсхайм, но неплохо было бы как следует обыскать весь дом.

Молодой офицер повернулся к комиссару, последовал оживленный разговор на французском. Комиссар поспешно дал какой-то приказ, и один человек быстро ушел в заднюю часть здания, а мадам Грета наградила меня очень неприятным взглядом своих зеленых глаз.

— Где отец Роберт? — спросила она Марселя.

— Он ушел, мадам. В то время, когда мсье был внизу. Я оставался один с... с ним.

— Он ушел?

Ее узкие брови сдвинулись, а глаза стали настороженными. Очевидно, поведение священника и мое упрямство раздражали ее. Я ожидал, что из чувства мести она немедленно расскажет историю с кинжалом. Однако она, быстро говоря по-французски (насколько я уловил), рассказала лишь, как она немедленно послала за священником, чтобы он прочитал молитву над умершим.

Последовав ее примеру, Ловсхайм тоже пустился в длинный рассказ, и мы с Сю были временно забыты. Она стояла совсем близко, и я спросил ее вполголоса:

— Что они говорят?

Она с удивлением поглядела на меня.

— А! Вы не понимаете их! Ловсхайм говорит, что не знает этого человека и никогда его раньше не видел.

Она говорила очень тихо, но отчетливо, и я различал каждое ее слово в потоке французской речи, часто переходящей в восклицания и выкрики. Были моменты, когда бородатый офицер, мадам Грета и Ловсхайм принимались одновременно что-то визгливо выкрикивать, пересыпая свою речь марсельским жаргоном.

— ...Ловсхайм утверждает, что человек был убит не в отеле, а подброшен сюда, чтобы отвести подозрение от убийцы. Они обсуждают эту возможность. Но молодого офицера беспокоите вы и ваш фонарь. Он говорит, что убийца должен находиться здесь, в отеле. Ловсхайм утверждает, — она, казалось, была возмущена, этим, — что вы, вероятно, испугались ветра и уронили его. Он говорит, что никто не смог бы войти в отель. Комиссар — тот, который постарше, говорит, что, если вы сказали правду, они найдут преступника.

— Что они говорят о кинжале?

Она сразу не ответила. Было странно: вначале я чувствовал ее дружеское расположение, а теперь она отвернулась. Она не смотрела на меня, а наблюдала за возбужденными собеседниками. Волосы мадам Ловсхайм имели красный оттенок в резком свете хрустальной люстры. Две голубые офицерские каски заслоняли от меня коридор и лежащего там мертвеца. Лицо Ловсхайма было мрачно и лоснилось от пота, он жестикулировал жирными руками, на которых блестели драгоценные камни. Маленький Марсель следил за происходящим своими живыми глазами, не сознавая, что его лысина обнажилась, а темные жидкие волосы были в беспорядке. Ветер все еще завывал, но казался теперь более отдаленным и приглушенным, как будто бурные эмоции обитателей этого старого отеля одержали, наконец, верх над яростью ночной бури.

— Они ничего не говорили о кинжале, — настороженно сказала Сю, не сводя глаз с мадам Греты, точно желая убедиться, что та не слышит ее. В этот момент молодой офицер обратился ко мне. Он очень вежливо спросил:

— Не будете ли вы любезны, мсье, ответить мне на вопрос, почему вы так поздно ночью оказались в холле отеля?

Почему я там был? Как я мог объяснить это, не упоминая о Сю Телли? Внезапно я вспомнил: она говорила, что хотела запереться в моей комнате, дожидаясь моего возвращения, но ключа в замке не нашла. Не осмелившись взглянуть на дверь, чтобы убедиться в этом, я ответил:

— Я отправился в холл за ключом. В моем замке не оказалось ключа.

Молодой офицер поднял брови, но перевел мой ответ комиссару. Я не прибавил больше ни слова, хотя жаждал сказать многое: иногда объяснения бывают опаснее, чем молчание.

— Мсье предпочитает, чтобы ночью дверь была заперта? — спросил молодой офицер.

— Ну конечно, — ответил я.

Они недоверчиво поглядели на меня.

— Может быть, у мсье есть враги?

— Нет. Но так принято в Америке.

Это разрядило обстановку. Существует невысказанное мнение, что от американца можно ожидать всего.

После этой короткой разрядки все четверо снова принялись что-то горячо обсуждать. Сю сказала мне почти шепотом:

— Они обсуждают,