Наконец-то – слава богу! – добираюсь до вершины холма, сажусь на велосипед и еду вниз по склону. Железные деревья штопором выкручиваются из бежевой земли по берегам вязких илистых прудов. Представляю, как первые моряки-европейцы высаживаются на остров, ищут пресную воду в этом инфернальном Эдеме, срут в укромных местечках. Шантрапа из Ливерпуля, Роттердама, Гавра, Корка, все загорелые до черноты, покрытые татуировками, страдающие цингой, с мозолями и мышцами по самое не могу и…

Внезапно я чувствую, что за мной наблюдают.

Ощущение четкое. Необъяснимое. Тревожное.

Окидываю взглядом холм. Каждый камень, куст…

…нет. Никого. Это просто… Просто что?

Очень хочется вернуться.

Сворачиваю на разъезде и еду к маяку. Это не монарх скал в мантии водяных брызг: маяк Роттнеста толстым средним пальцем торчит на вершине горы, словно говоря: «А вот тебе в жопу, приятель». Он то и дело появляется под какими-то странными углами и в неверном масштабе, но к себе не подпускает. В «Алисе в Зазеркалье» есть холм, который ведет себя точно так же, пока Алиса не прекращает попыток до него добраться. Может, и мне так поступить? О чем бы таком подумать, чтобы отвлечься?

О чем, о чем… О Ричарде Чизмене. Тогда мне хотелось всего лишь сбить с него спесь. Я с удовольствием представлял себе, как его на несколько часов задержат в Хитроу, как засуетятся адвокаты и как пристыженного рецензента благополучно выпустят на поруки или под залог. И все. Разве я мог предвидеть, что британская и колумбийская полиция в кои-то веки объединят усилия и беднягу Ричарда арестуют в международном аэропорту Боготы прямо перед вылетом?

«Легко», – отвечает моя совесть. Да, любезный читатель, я сожалею о своем поступке и твердо намерен искупить вину. Вместе с Мэгги, сестрой Ричарда, мы создали группу «Союз друзей Ричарда Чизмена», чтобы привлечь внимание и поддерживать интерес общественности к его бедственному положению, и, хотя я совершил весьма прискорбный поступок, меня вряд ли можно причислить к Высшей лиге подлецов. Я же не католический епископ, который переводит священников, насиловавших мальчиков, из одного прихода в другой, дабы не опорочить Святую Церковь? И не Башар Асад, бывший президент Сирии, который применил химическое оружие против тысяч мирных граждан, в том числе женщин и детей, только за то, что они жили в пригороде, захваченном мятежниками? Я всего лишь наказал человека, который опорочил мою репутацию. Наказание, правда, оказалось несколько чрезмерным. Да, я виноват. Я об этом сожалею. Но мой проступок – мое бремя. Мое. И теперь мне приходится жить с неизбывным чувством вины.

В кармане рубашки звенит айфон. Мне так или иначе нужна передышка, и я отхожу в тенек, к валуну размером с амбар. Роняю телефон, подбираю его с выбеленного жаром гравия за ремешок с моши-монстрами, который привязала Анаис. Пришло сообщение от Зои, точнее, фотография с празднования тринадцатилетия Джуно в нашем монреальском доме. В доме, который приобрел я, но после развода он достался Зои. Торт в форме пони, за ним Джуно, в руках у нее сапоги для верховой езды (оплаченные мной), а рядом корчит рожицу Анаис с плакатиком в руках: «Bonjour, Papa!» Зои пристроилась позади, и я задумываюсь, кто же их фотографировал. Возможно, кто-то из La Famille Legrange[84], но Джуно упоминала некоего Джерома, разведенного банкира с дочерью. Мне, в общем-то, пофигу, с кем там путается Зои, но я имею полное право знать, кто желает моим девочкам спокойной ночи, раз уж их мать решила, что я этого больше делать не буду. Больше в сообщении нет ни слова, но подтекст ясен: «Мы и без тебя прекрасно живем».

В нескольких метрах от меня на ветке сидит красивая птица – черно-белая, с красной шапочкой и красной грудкой. Вот я сейчас ее сфотографирую, сочиню смешное поздравление и пошлю снимок Джуно. Закрываю папку «сообщения», жму на иконку «камера», но, поглядев вверх, вижу, что птица улетела.

К стене маяка прислонены два велосипеда, что весьма огорчает Криспина Херши. Я спешиваюсь, весь липкий от пота; натертый седлом пах саднит. Поспешно перехожу с ослепительного, как ядерный взрыв, света на тенистую сторону маяка, где – вот так свезло! – заканчивают пикник две «самки зверя». Та, что помоложе, – в псевдогавайской рубашке и длинных шортах цвета хаки; на скулах, на щеках и на лбу голубеют мазки солнцезащитного крема. Та, что постарше, – вылитая духовная мать-наставница: индийский узелковый батик, белая широкополая панама, черные кудри и солнечные очки, скрывающие пол-лица. Девушка – собственно, еще совсем подросток – тут же вскакивает:

– Ух ты! Привет! Вы Криспин Херши? – У нее характерный южноанглийский выговор.

– Да. – Вообще-то, меня уже давно не узнают вне соответствующего контекста.

– Привет. Меня зовут Ифа, и… э-э… Ну, вот моя ма, она с вами знакома.

Женщина постарше встает и снимает темные очки:

– Здравствуйте, мистер Херши. Наверное, вы меня не помните, но…

– Холли Сайкс! Да, мы с вами встречались в прошлом году, в Картахене.

– Вау, ма! – восклицает Ифа. – Тебя знает сам Криспин Херши. Вот тетя Шерон удивится!

Она так похожа на Джуно, что сердце щемит.

– Ифа! – В материнском голосе звучит упрек: судя по всему, ангельская авторесса, мегалидер продаж, стесняется своей славы. – Мистеру Херши после фестиваля наверняка хочется отдохнуть в тишине и покое. А нам с тобой пора возвращаться в город.

Ифа отгоняет назойливую муху:

– Но, ма! Мы же только что приехали! И потом, это невежливо. Здесь, на маяке, нам с вами места хватит, правда же?

– Что вы, не уходите, – неожиданно для себя отвечаю я.

– Класс! – говорит Ифа. – Ну, присаживайтесь. Да вот хоть сюда, на ступеньку. Мы вас заметили еще на пароме в Роттнест, но подходить не стали. Ма сказала, что у вас уж больно усталый вид.

Похоже, ангельская авторесса старается держаться от меня подальше. Наверное, на президентской вилле я вел себя по-хамски.

– С джетлагом не поспоришь.

– Вот именно. – Ифа обмахивается панамой. – Поэтому любое вторжение в Австралию и Новую Зеландию обречено на провал. Захватчики высадятся на берег, а тут сработает разница во времени, все заснут вповалку прямо на песке, и вторжение не состоится. Эх, жаль, что мы пропустили ваше выступление.

Я вспоминаю Афру Бут:

– Ничего страшного. Значит, – обращаюсь я к матери Ифы, – вы тоже здесь на фестивале?

Холли Сайкс кивает, пьет воду из бутылки:

– После окончания школы Ифа проводит год в Сиднее, так что я решила совместить приятное с полезным.

– Моя квартирная соседка в Сиднее родом из Перта, – добавляет Ифа, – она мне все уши прожужжала, мол, будешь в Перте, обязательно съезди на Ротто.

В присутствии тинейджеров всегда чувствуешь себя глубоким старцем.