Чем же объяснить причастность Филарета к составлению грамоты, столь желанной для многих сомнительных людей?

В эти судьбоносные дни Филарет, подобно большинству русичей, очутился перед выбором. Кого видеть на русском престоле: бежавшего в Калугу Тушинского вора, Шуйского и его братьев, польского короля Сигизмунда?

Русские тушинцы были единодушны, вступив в конфедерацию с польскими тушинцами, они обязались целовать крест Сигизмунду и при этом не оставлять друг друга, держаться вместе.

Многие поступки Филарета как в эти переломные дни, так и позже убеждают в том, что это был человек, который действовал «по ситуации» и согласно принципу «Кошка против силы не пойдёт». Недаром впоследствии его назвали «московским Ришелье». Человек чести и немалых духовных возможностей, он в сложных положениях руководствовался исключительно соображениями дипломатии и личной выгоды. О его службе царю Василию Шуйскому не могло быть и речи, ибо Филарет не терял надежды увидеть на престоле собственного сына. Он и к Тушинскому вору пристал, рассчитывая, что тот раскачает трон под Шуйским.

Почему Сигизмунд был для Филарета предпочтительнее Шуйского? В грамоте к польскому королю явно чувствуется нерешительность, желание оттянуть окончательное решение, посмотреть, как пойдут события дальше («...только этого вскоре нам... утвердить нельзя», «...как такое великое дело постановим... дадим знать»).

Составлял эту грамоту, судя по всему, Филарет: чувствуется его уклончивая манера, его воля, ибо себя он объявляет не наречённым в Тушино патриархом, а патриархом Московским и всея Руси, что не соответствовало реальному положению вещей и было недостойно по отношению к Гермогену, здравствующему патриарху, который был против призвания на русский трон польского короля. Более того, Филарет состоял в дружеских отношениях с предателем русских интересов, одним из главных заводчиков смуты боярином Михаилом Глебовичем Салтыковым.

Но кто может сказать, что было в душе Филарета?

Дальнейшие события показали, что он порвал дружеские отношения с Салтыковым и почитал память Гермогена. Тогда же, перед лицом польской опасности, он, очевидно, совершал какое-то насилие над своей совестью.

Видимо, Филарет принадлежал к числу тех людей, которые предпочитают действие сомнениям, уверены в своей правоте. Такие люди во всём видят промысел Божий. В Священном Писании есть слова: «Со страхом и трепетом совершайте своё спасение, потому что Бог производит в вас и хотение и действие по Своему разумению». Филарет ставил своего рода знак равенства между спасением из житейского плена и спасением души. Это укрепляло его шаги на дипломатическом поприще, помогало сломить чужую волю ради собственных целей, которые он считал высокими.

Филарет не мог не видеть лукавства поляков, обещавших сохранить в русском государстве православную веру. Всем было ведомо, что именно волей Сигизмунда была введена уния в западных областях. Что же касается обещания дать на престол сына Владислава, то это имя было лишь прикрытием откровенного желания Сигизмунда завладеть русским престолом. Почему он не прислал русским тушинцам свою грамоту? Филарету ничего не оставалось, как вместе с тушинцами демонстрировать свою обиду.

Однако большинство послов не думали о своих обидах, мнимых или реальных, а спешили встретиться с Сигизмундом. Месяц спустя делегация самозваных послов предстала перед польским королём. Речь держал всё тот же Салтыков, а закончили выступление его сын Иван и дьяк Грамотин.

— Бьём тебе челом от наречённого патриарха Филарета и от имени всего духовенства и благодарим за старание водворить мир в Москве, — низко кланяясь Сигизмунду, сказал Иван Салтыков.

Затем выступил дьяк Грамотин, прославившийся своей беспринципной дипломатией, и от «имени Думы, двора и всех людей» объявил, хотя никто в Думе его на это не уполномочивал:

— Венец Мономахов хотели бы мы передать королевичу Владиславу, и этим впоследствии две державы будут объединены под одной короной. Шуйский — беззаконный царь, а Руси нужен царь законный, а не наместник. Мы сами свергнем, истребим Шуйского как жертву, уже давно обречённую на гибель. Вся Россия встретит царя вожделенного с радостью, патриарх и духовенство благословят его усердно. Но Владислав должен венчаться на царство в Москве от русского патриарха, по старому обычаю; святая вера греческого закона должна остаться неприкосновенной.

Сигизмунд согласился на это условие, но добавил, что венчание произойдёт после водворения в стране полного порядка, и вынудил русских тушинцев пойти на эту уступку. Каждый из них принёс присягу: «Пока Бог нам даст Владислава на Московское государство, буду служить, и прямить, и добра хотеть его государеву отцу, нынешнему наияснейшему королю польскому и великому князю литовскому Жигимонту Ивановичу».

Неужели Салтыков, Рубец-Мосальский, Хворостинин и другие послы действительно надеялись, что Владиславу позволят принять православие? Ведь всего лишь год назад Сигизмунд нанёс жестокий удар по православному Виленскому братству, когда православных людей обвинили и в мятеже, и в оскорблении королевского величества и подвергли суду. Большая же часть православных церквей была передана униатам.

...Начало 1610 года — это период блестящих побед князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского. 12 января была снята осада Троице-Сергиевой лавры, продолжавшаяся шестнадцать месяцев. Под Димитровой князь в союзе со шведами наголову разбил войско Сапеги и тем снял осаду Москвы. Скопин был совсем ещё молодой человек, его воинские таланты обнаружились рано, и имя его как талантливого полководца было широко известно.

Получив в восемнадцатилетнем возрасте при первом Лжедимитрии звание «великого мечника», позже, при царе Василии, он мужественно боролся против врагов отечества. Неудивительно, что для каждого патриота имя князя Скопина стало символом надежды на ближайшее избавление, с ним связывали веру в возрождение Руси, в её грядущую славу.

12 марта князя Скопина торжественно, как истинного победителя-освободителя, принимали в Москве. Звонили колокола всех московских церквей. У городских ворот его встретили хлебом-солью вельможи, а простые люди падали перед ним на колени.

Царь Василий с радостными слезами на глазах приветствовал племянника. После торжественного приёма воевода Скопин был приглашён на знатный пир. Не только царь, но и все вельможи, «славные мужи, велики мнящиеся пред Богом и людьми, богатством кипящие», желали видеть освободителя Москвы на своих пирах. Юного князя Михаила сравнивали с Давидом, ибо был он непобедим, велик ростом и красив. Как говорили современники, «сиял Божественной красотой» и был «выше всех сынов человеческих». Участие в пирах тяготило его. Он думал не о празднествах по случаю победы. Предстояло очистить державу от шаек самозванца и отбросить польские войска за её пределы, пока положение Сигизмунда было не блестящим, пока держался Смоленск и отчаянно сражались против иноземцев и их прислужников города Северной Украины.

Кто бы мог тогда подумать, что московское гостеприимство может таить в себе коварство и день 23 апреля будет роковым для воеводы, ставшего надеждой Руси? На крестинах у князя Ивана Воротынского воевода Скопин-Шуйский занемог и через две недели скончался. Что было причиной его смерти? Молва утверждала, что дочь Малюты Скуратова, княгиня Екатерина Григорьевна, супруга царского брата Дмитрия Шуйского, поднесла знатному гостю чашу с отравным зельем и будто бы она учинила сие злодейство, научаемая супругом, завидовавшим блестящим успехам племянника.