Второй пункт касается реальности. Ваше зрение, слух и прочие чувства всегда окрашены вашими ощущениями. Даже объективнее всего звучащее свидетельство окрашено аффективным реализмом. Присяжные и судьи должны знать о предсказывающем мозге и аффективном реализме, понимать, как их ощущения буквально меняют то, что они видят и слышат в суде. Возможно, образовательным примером мог бы стать упомянутый мной видеоролик с демонстрантами, где политические убеждения заставляли людей воспринимать или не воспринимать агрессивность. Присяжные должны также понимать, как аффективный реализм влияет на свидетелей. Даже простое заявление вроде «Я видел, как он держал нож» — это восприятие, пронизанное аффективным реализмом. Показания свидетелей не передают достоверные голые факты.

Третий пункт относится к самоконтролю. События, которые ощущаются автоматическими, необязательно полностью находятся вне вашего контроля и необязательно относятся к эмоциям. Когда вы конструируете какую-либо эмоцию, ваш предсказывающий мозг обеспечивает тот же самый диапазон контроля, что и для случая, когда вы конструируете мысль или воспоминание. Обвиняемый в деле об убийстве — это не человекообразная актиния во власти окружающей среды, которую гнев заставляет сделать какое-то неизбежное агрессивное действие. Большинство случаев гнева, какими бы автоматическими они ни ощущались, не ведут к убийству. Кроме того, гнев может преднамеренно развиваться в течение долгого времени, так что в нем нет ничего автоматического по самой сущности. У вас относительно больше ответственности за свои действия, когда у вас относительно больше контроля — вне зависимости от того, является событие эмоцией или познанием.

Четвертое: опасайтесь оправданий «мой мозг заставил меня это сделать». Присяжные и судьи должны скептически относиться к заявлениям, что определенные зоны мозга непосредственно вызывают плохое поведение. Это лженаука. Каждый мозг уникален; изменчивость нормальна (вспомните вырожденность) и не обязательно значима. Противозаконное поведение никогда не было определенно связано с какой-то областью мозга. Я не включаю сюда посторонние новообразования вроде опухолей или очевидные признаки нейродегенерации, которые в отдельных случаях (таких как определенные виды лобно-височной деменции) могут затруднить людям согласование их действий с законом. Но даже в этом случае многие опухоли и нейродегенеративные повреждения не вызывают никаких проблем с правовой системой.

Последний пункт: помните об эссенциализме. Присяжным и судьям нужно знать, что каждая культура полна категорий, таких как пол, раса, этническая принадлежность и религия. Их нельзя смешивать с физическими, биологическими категориями, которые глубоко разделены по самой природе. Также в зале суда не место стереотипам об эмоциях. Женщин не следует наказывать за то, что они ощущали гнев, а не страх по отношению к агрессорам, а мужчин не следует наказывать за то, что они ощущали себя беспомощными и уязвимыми, а не храбрыми и агрессивными. Юридический стандарт разумного человека — это вымысел, основанный на стереотипах, и применяется безосновательно. Возможно, самое время похоронить этого разумного человека и предложить для сравнения какой-нибудь другой эталон[570].

Кроме манифеста аффективной науки, у нас также есть многолетний миф о бесстрастном судье, который одновременно и распространяется, и оспаривается членами Верховного суда США и другими правоведами. Специалисты могут спорить в юридических журналах о ценности эмоций в судебных действиях, но анатомия человеческого мозга делает немыслимым, чтобы какой-нибудь человек (включая судью) избежал влияния интероцепции и аффекта при принятии решений. Эмоции — это не враг и не роскошь, а источник мудрости. Судьям незачем раскрывать свои эмоции (точно так же, как психотерапевты учатся не делать этого), но они должны знать о них и использовать в полной мере своих способностей.

Чтобы с толком использовать эмоции, я предлагаю, чтобы судьи учились переживать эмоции с высокой гранулярностью. Если у них неприятные ощущения, им нужно помочь, чтобы они могли точно категоризировать, отличая, например, рассерженность от раздражения или голода. Рассерженность может быть напоминанием, что нужно культивировать сопереживание несимпатичному обвиняемому, легковерному истцу, враждебному свидетелю или особо настырному адвокату. Без сопереживания рассерженность может содействовать тому виду карательного наказания, которое рискует подорвать саму суть справедливости в основаниях правовой системы. Судьи могут культивировать повышенную гранулярность с помощью упражнений, которые я рекомендовала в главе 9: собирание переживаний, изучение слов для эмоций, использование комбинирования понятий для изобретения и исследования новых понятий для эмоций, деконструирование и новая категоризация своих эмоциональных переживаний в этот момент. Звучит так, что здесь требуется много потрудиться, но, как и для любого навыка, с практикой это становится привычным. Также судьям, которые сталкиваются с обвиняемыми из других культур, не повредит краткое знакомство с различными культурными нормами переживания эмоций и коммуникации.

Судей также можно просвещать по вопросам сокращения влияния аффективного реализма при выборе присяжных (процесс, известный как проверка компетентности и допустимости присяжных). Часто судьи и адвокаты отсеивают присяжных, задавая им прямые явные вопросы, такие как: «Можете ли вы быть объективным, справедливым и беспристрастным в этом деле?» или «Знаете ли вы обвиняемого?» Они также пытаются оценить поверхностные сходства между присяжными и обвиняемыми. Например, если финансовый консультант обвиняется в присвоении миллионов долларов из пенсионных взносов своих клиентов, судья может спросить потенциальных присяжных, были ли они жертвой таких растрат и не работают ли их близкие родственники в финансовой сфере. Однако поверхностные маркеры сходств и различий — только верхушка айсберга. Возможно, разумнее было бы изучить аффективную нишу присяжного, чтобы понять, как этот присяжный может предсказывать эмоции во время процесса, что могло бы указать на предубеждения, которые формируют восприятие. Например, судья мог бы спросить, какие журналы читают присяжные, какие фильмы они предпочитают смотреть и играют ли они в стрелялки от первого лица, используя стандартные методики оценивания из психологии. Такая информация позволила бы судье учесть потенциальные предубеждения присяжных на основании того, как они проводят свое время, а не прямо спрашивая присяжных об их предубеждениях (поскольку такие сообщения о себе не обязательно верны)[571].

До сих пор мои предложения касались очевидных вещей. Теперь мы готовы к действительно сложному делу — научным аспектам, которые могли бы изменить базовые предпосылки в праве.