стеллажа вышел старик, встал около печи и начал смачно греть руки. Мне казалось, что он печет их на вертеле, чтобы потом с аппетитом съесть. Я люблю таких стариков и им доверяю. Я подошел к нему с милой улыбкой и завел обычный разговор: «Вы знаете, у меня проблема, уже четыре часа…» Подбираю слова, я молодой, смущенный и застенчивый. Это его тронуло. Перед этими тремя вещами никакая старость не устоит.

— В общем-то, этого делать нельзя, но подождите…

Я дал ему фамилию и имя «мальца» на листке бумаги, и старик потопал. Минут через пятнадцать вернулся, мы отошли в угол, он вытащил записку: «Судебное заседание состоялось в пятницу, но из-за отсутствия переводчика отложено на завтра, на двенадцать часов, зал номер семнадцать, но тс-с-с…» Прикладывает палец к губам. «Информация только для вас, никому не говорите, где вы это узнали…» Я растроганно прощаюсь с ним, поблагодарив его горячо и в то же время застенчиво. Мы оба остались довольны собой.

Наконец-то, не прошло и четырех часов. Завтра продолжение. Чувствую себя как после долгого путешествия, приятно уставший и полный новых впечатлений.

27.1.1942

Сегодня утром я встретился с товарищами «мальца». Пришли все четверо, один даже на работу не пошел, только чтобы иметь возможность быть на суде. Я оставил их в бистро напротив дворца, а сам только с одним из них (С. мой клиент из Санлиса. Этот уже немного разбирается…) пошел в бюро Союза адвокатов. Было еще слишком рано, пришлось подождать. За несколько минут до двенадцати вошел молодой, изысканно одетый адвокат. Белый шелковый шарф струился из-под низкого темно-синего воротника и тщательно вычищенного пальто. Маленький узелок галстука спрятан в высоком воротнике english fashion[459], на голове черный хомбург à la Eden{19}. В руке портфель, белые трикотажные перчатки. Танцующим шагом он подошел к столу старика и небрежно спросил:

— Есть что-нибудь для меня?

Старик указал на нас и на заплаканную женщину в углу зала. Молодой адвокат посмотрел на нас, сказал «bon» и исчез на некоторое время. Вернулся он в черной мантии с белым мехом. Загляденье. Высокий брюнет с острыми мужскими чертами, словно из романа Флоренс Л. Барклай{20}. Почти Роберт Тейлор{21}. Размашисто закурил сигарету и, обращаясь к нам, произнес: Je vous écoute…[460]

В нескольких словах я растолковал ему дело «мальца». Он сделал короткие размашистые заметки. Потом дело женщины, довольно хлопотное. Она работала и одновременно получала пособие по безработице. Ее поймали. Но как выжить с тремя детьми на руках, получая 900 франков в месяц, муж в плену. Она начинает плакать, за ней по очереди, как трубы в органе, присоединяются повисшие на ее платье дети. Мне жалко ее, хочется подложить бомбу под весь этот Дворец несправедливости, но я начинаю беспокоиться, поскольку уже пять минут первого. Адвокат успокоил женщину, затянулся в последний раз выкуренной до зубов сигаретой, бросил пятимиллиметровый окурок и, не поднимая его с пола, вышел с нами в коридор. Здесь, через несколько шагов, он наклонился ко мне и сказал несколько вежливых и таких человеческих слов о возмещении затрат, frais de transport[461] и т. д. Я молча вытащил сто франков и незаметно дал ему, объяснив, что, к сожалению, больше не могу. Ах, как он их принял! Несмотря на всю английскую невозмутимость, он не мог скрыть радости. Сразу стал более словоохотливым, полностью занялся нами. Бедная женщина, которая, всхлипывая и кряхтя, тащилась далеко за нами, отошла на второй план.

Мы вошли в зал суда. «Малец» уже сидел на отдельной скамейке вместе с другими обвиняемыми, которых привезли из тюрьмы Санте на заседание. Он приветствовал нас радостной улыбкой. Я ему подмигнул и показал большой палец.

Через некоторое время вошел суд, и дела стали рассматриваться одно за другим. После нескольких обвинений, на фоне которых наш подопечный казался невинным ангелом (взломы и кражи), председатель произнес имя «мальца». — «Поляк по национальности? Есть переводчик? Нет? Перенесено на пятницу». Сжимаю кулаки. Уже один раз переносили из-за отсутствия переводчика, сейчас повторно, и еще, конечно, несколько раз перенесут, а он будет сидеть в Санте. Но прежде чем я смог осознать все до конца, наш адвокат поднялся со скамейки и повернулся к председателю: «Суд позволит, если переводчиком будет присутствующий в зале работодатель (опекун) обвиняемого. Он поляк, но отлично говорит по-французски». Не дожидаясь разрешения суда, он вызывает меня из толпы. Друзья «мальца» выталкивают меня как торпеду, вполголоса покрикивая: «Пан Б., давай, класс, здорово, рви их…» Мне хочется смеяться, но я выхожу с серьезным видом «работодателя». Спрашивают фамилию и имя. «Поднимите правую руку». Председатель бормочет под нос формулу присяги и громко говорит: «Повторите: Je le jure[462]». С поднятой в фашистском приветствии рукой повторяю «Je le jure» и через несколько секунд становлюсь присяжным переводчиком. Я очарован простотой выхода из ситуации. Нет судебного переводчика, они берут меня из зала, приводят к присяге, и судебное заседание не переносится. Во французской администрации есть множество формальностей и китайских церемоний, однако иногда они поражают неожиданным и легким, попросту человеческим проскальзыванием над статьями. Может, это инстинктивная самозащита от параграфов? Если бы все законы и правила во Франции выполнялись буквально и воплощались в жизнь, эта страна давно превратилась бы в один большой концентрационный лагерь.

Председатель зачитывает протокол, сказку, придуманную мной, и добродушно улыбается. С моей помощью обращается к «мальцу»: «Вы пытались исправить цифры в своей карте?» — «Малец» кивает и признается. На это председатель обращается ко мне как к «опекуну»:

— До сих пор вы были довольны работой этого парня?

Я пою «этому парню» дифирамбы, задыхаясь от прилагательных: Un travailleur excellent, toujours parfait, minutieux et soigneux[463] и т. д. Меня забавляет моя роль. Приговор: восемь дней содержания под стражей с учетом того, что уже отсидел. Адвокат подошел ко мне и любезно добавил: «Его выпустят сегодня вечером». Мы все выходим из зала. Я благодарю адвоката, он полон достоинства и доволен собой: «Если у вас (он воспринимает нас как какую-то шайку) снова возникнут трудности, прошу всегда обращаться ко мне». У бедняги нет визитной карточки, он пишет свой адрес и номер телефона на клочке бумаги. Конечно, живет в Латинском квартале, и я даже знаю, в какой гостинице. Мы выходим из суда и идем на праздничный обед к Яновой в Сен-Поль.

30.1.1942

Уже три дня у нас в комнате невыносимо холодно. Бася устала. К тому же нам ограничили газ,