Засовывая сверток обратно в переметные суммы, она тихонько засмеялась, словно это была шутка.

Явно существовали некие границы того, кому и сколько главенства над собой готова была уступить Эгвейн. В животе у Перрина бурчало.

— Ну, раз так, — произнес он, вставая, — можем отправляться в путь прямо сейчас.

— Но ты все еще мокрый, — возразила девушка.

— Высохну на ходу, — решительно заявил Перрин и принялся ногами сгребать землю, засыпая костер. Раз теперь главный он, то пора начинать руководить. Ветер, дувший от реки, подгонял путников.

С самого начала Перрин отдавал себе отчет, что путешествие в Кэймлин будет далеко не спокойным и безмятежным, раз началось оно с требования Эгвейн, чтобы они по очереди ехали верхом на Беле. Еще не известно, как далеко придется идти до цели, заявила она, но слишком далеко для того, чтобы она одна ехала на лошади. Челюсти ее сжались, а глаза, не мигая, впились в юношу.

— Я слишком большой, чтобы ехать на Беле, — сказал он. — И я привык ходить пешком, и вообще так мне лучше.

— А я, значит, к ходьбе непривычна? — язвительно осведомилась Эгвейн.

— Это вовсе не то, что я...

— Ага, лучше мне одной страдать от болячек и натертостей от седла, это ты имел в виду? А когда ты дошагаешь до того, что ноги у тебя будут отваливаться, мне, значит, прикажешь за тобой ухаживать?

— Ладно, пусть будет по-твоему, — вздохнул Перрин, когда она уже решила было продолжать в том же духе. — Все равно тебе черед — первой. — Лицо девушки упрямо вытянулось, но он не дал ей и слова поперек вставить. — Если ты сама не заберешься в седло, я тебя туда посажу.

Она ошарашенно глянула на него, и мимолетная улыбка скривила ее губы.

— В таком случае...

Судя по голосу, она готова была вот-вот засмеяться, но на лошадь все-таки села.

Что-то буркнув негромко, Перрин повернул в сторону от реки. В преданиях предводителям никогда не приходилось сталкиваться с подобным отношением к себе.

Эгвейн все время удавалось настоять на пересменке, и, как бы ни пытался он пропустить свою очередь, она насмешками загоняла Перрина в седло. Стройному и хрупкому не по плечу кузнечное ремесло, а Бела не такая крупная лошадь, чтобы быть под стать Перрину. Каждый раз, когда он ставил ногу в стремя, косматая кобыла оборачивалась на него с укоризненным видом — он готов был в этом поклясться. Может, и мелочи, но они-то и раздражали. Вскоре он вздрагивал, когда бы Эгвейн ни заявляла:

— Твоя очередь, Перрин!

В преданиях предводители вздрагивали редко, и их не изводили насмешками. Однако, рассудил Перрин, им никогда не выпадало иметь дело с Эгвейн.

В путь они отправились со скудным запасом хлеба и сыра, который к концу первого дня весь и вышел. Пока Эгвейн разводила костер, Перрин поставил силки на кроличьих тропках: тропки выглядели старыми, но все же попробовать поохотиться стоило. Закончив с западенками, он решил, пока день совсем не угас, проверить свою пращу, выяснить, по-прежнему ли тверда с ней его рука. Хоть им и не попадалось на глаза никакой живности, но... К своему удивлению, почти сразу же юноша спугнул тощего кролика. Перрин был так поражен, когда тот выскочил из-под куста чуть ли не под его ногой, что едва не упустил кролика, но ему удалось попасть в добычу с сорока спанов, как раз в тот миг, когда зверек метнулся было за дерево.

Вернувшись в лагерь с добычей, Перрин обнаружил, что Эгвейн уже наломала сушняка для костра, но стоит на коленях возле кучи хвороста, закрыв глаза.

— Что ты делаешь? Одним желанием костра не разжечь.

При первых же его словах Эгвейн чуть не подскочила, резко обернувшись к нему лицом, прижимая ладонь к горлу.

— Ты... ты напугал меня.

— Мне повезло, — сказал Перрин, демонстрируя кролика. — Давай-ка кремень и огниво. Сегодня, по крайней мере, мы поедим как следует.

— У меня нет кремня, — негромко произнесла девушка. — Он был у меня в кармане, и я его потеряла в реке.

— Тогда как?..

— Там, на берегу, это было так легко, Перрин. Так, как показала мне Морейн Седай. Я просто потянулась, и... — Она сделала жест, как будто хватала что-то, затем вздохнула, и рука ее бессильно упала. — А теперь у меня ничего не получается.

Перрин взволнованно облизал губы.

— Это... Сила?

Девушка кивнула, и он ошеломленно уставился на нее.

— Ты с ума сошла? То есть... Единая Сила! Нельзя же просто баловаться с чем-то таким.

— Это было так легко, Перрин. Я могу это делать. Я могу направлять Силу.

Юноша глубоко вздохнул.

— Я смастерю лук для огня, Эгвейн. Обещай мне, что ты не будешь пробовать сделать эту... эту... это вновь.

— И не подумаю! — Челюсти Эгвейн сжались, и Перрин тяжело вздохнул. — Ты можешь выбросить свой топор, Перрин Айбара? Ты можешь ходить с одной рукой, привязанной за спину? Я этого не сделаю!

— Я смастерю лук для огня, — устало сказал он. — Хотя бы сегодня больше не надо, ладно? Пожалуйста!

Эгвейн нехотя согласилась, но даже после того, как кролик был зажарен над огнем, у юноши не пропало ощущение, что она в глубине души считает, будто могла бы сделать лучше. От своих попыток Эгвейн не отказалась и предпринимала все новые каждый вечер, хотя самое большее, чего она добилась, — почти тут же исчезнувшая струйка дыма. Она вызывающе глянула на Перрина, готовая испепелить его, вымолви он хоть словечко, но тот благоразумно держал язык за зубами.

После того вечера с горячей едой путникам пришлось довольствоваться сырыми дикими клубнями и попадавшимися порой молодыми побегами. Ни в том ни в другом не чувствовалось даже намека на весну, ни то ни другое не отличалось ни сытностью, ни приятным вкусом. Никто не жаловался, но ни одна трапеза не проходила без одного-другого вздоха, полного сожаления, в котором, как они понимали, звучало воспоминание об особом вкусе домашнего сыра или даже о запахе хлеба. Огромную радость и чудное пиршество вызвали обнаруженные однажды днем в тенечке, в глубине леса, грибы — причем самые лучшие, Венцы Королевы. Перрин и Эгвейн с жадностью съели их, смеясь и наперебой рассказывая друг другу истории, истории, которые случались в Эмондовом Лугу, истории, что начинались со слов «А помнишь, когда...». Но грибам вскоре пришел конец, а вместе с ними ненадолго хватило и смеха. С пустого брюха веселья мало.

Тот, кто шел пешком, всегда держал наготове пращу, на случай, если на глаза попадется кролик или белка, но у обоих камень вылетал из петли лишь в досаде или разочаровании. Устанавливаемые каждый вечер с большой осторожностью силки утром оставались пустыми, а провести еще день на том же месте путники не осмеливались. Никто из них не знал, как далеко до Кэймлина, и не чувствовал себя в безопасности, пока они не окажутся там, — если, конечно, туда доберутся. Перрин стал с опаской задумываться: куда же у него внутри закатится, сжавшись в горошину, желудок?