– Петр Петрович! – закричала она, – защитите хоть вы!Внушите этой глупой твари, что не смеет она так обращаться с благородной дамойв несчастии, что на это есть суд… я к самому генерал-губернатору… Она ответит…Помня хлеб-соль моего отца, защитите сирот.

– Позвольте, сударыня… Позвольте, позвольте, сударыня, –отмахивался Петр Петрович, – папеньки вашего, как и известно вам, я совсем неимел чести знать… позвольте, сударыня! (кто-то громко захохотал), а в вашихбеспрерывных распрях с Амалией Ивановной я участвовать не намерен-с… Я по своейнадобности… и желаю объясниться, немедленно, с падчерицей вашей, Софьей…Ивановной… Кажется, так-с? Позвольте пройти-с…

И Петр Петрович, обойдя бочком Катерину Ивановну, направилсяв противоположный угол, где находилась Соня.

Катерина Ивановна как стояла на месте, так и осталась, точногромом пораженная. Она понять не могла, как мог Петр Петрович отречься отхлеба-соли ее папеньки. Выдумав раз эту хлеб-соль, она уже ей свято самаверила. Поразил ее и деловой, сухой, полный даже какой-то презрительной угрозытон Петра Петровича. Да и все как-то притихли, мало-помалу, при его появлении.Кроме того, что этот «деловой и серьезный» человек слишком уж резко негармонировал со всею компанией, кроме того, видно было, что он за чем-то важнымпришел, что, вероятно, какая-нибудь необыкновенная причина могла привлечь его втакую компанию и что, стало быть, сейчас что-то случится, что-то будет.Раскольников, стоявший подле Сони, посторонился пропустить его; Петр Петрович,казалось, совсем его не заметил. Через минуту на пороге показался иЛебезятников; в комнату он не вошел, но остановился тоже с каким-то особеннымлюбопытством, почти с удивлением; прислушивался, но, казалось, долго чего-топонять не мог.

– Извините, что я, может быть, прерываю, но дело довольноважное-с, – заметил Петр Петрович, как-то вообще и не обращаясь ни к кому вособенности, – я даже и рад при публике. Амалия Ивановна, прошу вас покорнейше,в качестве хозяйки квартиры, обратить внимание на мой последующий разговор сСофьей Ивановной. Софья Ивановна, – продолжал он, обращаясь прямо к чрезвычайноудивленной и уже заранее испуганной Соне, – со стола моего, в комнате другамоего, Андрея Семеновича Лебезятникова, тотчас же вслед за посещением вашим,исчез принадлежавший мне государственный кредитный билет сторублевогодостоинства. Если каким бы то ни было образом вы знаете и укажете нам, где онтеперь находится, то, уверяю вас честным словом и беру всех в свидетели, чтодело тем только и кончится. В противном же случае принужден буду обратиться кмерам весьма серьезным, тогда… пеняйте уже на себя-с!

Совершенное молчание воцарилось в комнате. Даже плакавшиедети затихли. Соня стояла мертво-бледная, смотрела на Лужина и ничего не моглаотвечать. Она как будто еще и не понимала. Прошло несколько секунд.

– Ну-с, так как же-с? – спросил Лужин, пристально смотря нанее.

– Я не знаю… Я ничего не знаю… – слабым голосом проговорила,наконец, Соня.

– Нет? Не знаете? – переспросил Лужин и еще несколько секундпомолчал. – Подумайте, мадемуазель, – начал он строго, но все еще как будтоувещевая, – обсудите, я согласен вам дать еще время на размышление. Извольтевидеть-с: если б я не был так уверен, то уж, разумеется, при моей опытности, нерискнул бы так прямо вас обвинить; ибо за подобное, прямое и гласное, но ложноеили даже только ошибочное обвинение я, в некотором смысле, сам отвечаю. Я этознаю-с. Утром сегодня я разменял, для своих надобностей, несколькопятипроцентных билетов, на сумму, номинально, в три тысячи рублей. Расчет уменя записан в бумажнике. Придя домой, я, – свидетель тому Андрей Семенович, –стал считать деньги и, сосчитав две тысячи триста рублей, спрятал их вбумажник, а бумажник в боковой карман сюртука. На столе оставалось околопятисот рублей, кредитными билетами, и между ними три билета, во сто рублейкаждый. В эту минуту прибыли вы (по моему зову) – и все время у меня пребывалипотом в чрезвычайном смущении, так что даже три раза, среди разговора, вставалии спешили почему-то уйти, хотя разговор наш еще не был окончен. АндрейСеменович может все это засвидетельствовать. Вероятно, вы сами, мадемуазель, неоткажетесь подтвердить и заявить, что призывал я вас через Андрея Семеновичаединственно для того только, чтобы переговорить с вами о сиротском ибеспомощном положении вашей родственницы, Катерины Ивановны (к которой я не могприйти на поминки), и о том, как бы полезно было устроить в ее пользучто-нибудь вроде подписки, лотереи или подобного. Вы меня благодарили и дажепрослезились (я рассказываю все так, как было, чтобы, во-первых, напомнить вам,а во-вторых, показать вам, что из памяти моей не изгладилась ни малейшаячерта). Затем я взял со стола десятирублевый кредитный билет и подал вам, отсвоего имени, для интересов вашей родственницы и в видах первого вспоможения.Все это видел Андрей Семенович. Затем я вас проводил до дверей, – все в том же,с вашей стороны, смущении, – после чего, оставшись наедине с АндреемСеменовичем и переговорив с ним минут около десяти, Андрей Семенович вышел, яже снова обратился к столу, с лежавшими на нем деньгами, с целью, сосчитав их,отложить, как и предполагал я прежде, особо. К удивлению моему, одногосторублевого билета, в числе прочих, не оказалось. Извольте же рассудить:заподозрить Андрея Семеновича я уж никак не могу-с; даже предположения стыжусь.Ошибиться в счете я тоже не мог, потому что, за минуту перед вашим приходом,окончив все счеты, я нашел итог верным. Согласитесь сами, что, припоминая вашесмущение, торопливость уйти и то, что вы держали руки, некоторое время, настоле; взяв, наконец, в соображение общественное положение ваше и сопряженные сним привычки, я, так сказать, с ужасом, и даже против воли моей, принужден былостановиться на подозрении, – конечно, жестоком, но – справедливом-с! Прибавлюеще и повторю, что, несмотря на всю мою очевидную уверенность, понимаю, чтовсе-таки в теперешнем обвинении моем присутствует некоторый для меня риск. Но,как видите, я не оставил втуне; я восстал и скажу вам отчего: единственно,сударыня, единственно по причине чернейшей неблагодарности вашей! Как? Я же васприглашаю в интересах беднейшей родственницы вашей, я же предоставляю вампосильное подаяние мое в десять рублей, и вы же, тут же, сейчас же, платите мнеза все это подобным поступком! Нет-с, это уж нехорошо-с! Необходим урок-с.Рассудите же; мало того, как истинный друг ваш, прошу вас (ибо лучше друга неможет быть у вас в эту минуту), опомнитесь! Иначе буду неумолим! Ну-с, итак?

– Я ничего не брала у вас, – прошептала в ужасе Соня, – выдали мне десять рублей, вот возьмите их. – Соня вынула из кармана платок,отыскала узелок, развязала его, вынула десятирублевую бумажку и протянула рукуЛужину.

– А в остальных ста рублях вы так и не признаетесь? –укоризненно и настойчиво произнес он, не принимая билета.

Соня осмотрелась кругом. Все глядели на нее с такимиужасными, строгими, насмешливыми, ненавистными лицами. Она взглянула наРаскольникова… тот стоял у стены, сложив накрест руки, и огненным взглядомсмотрел на нее.