По утверждениям кемалистов, Порта была безграмотной – но империя славилась своей бюрократией. Количество чиновников исчислялось сотнями тысяч, и все они были грамотными. В 1908–1914 годах в османской столице ежедневно продавалось более 100 тыс. экземпляров газет, хотя в 1928 году в Стамбуле и Анкаре эта цифра составила лишь 19 700 – причем вместо нескольких сотен османских изданий выпускались всего три правительственные газеты. Таким образом, реформа языка была продиктована политическими причинами.

Мустафа Кемаль привлек к созданию нового алфавита лучших турецких лингвистов – их возглавил армянин Акоп Мартаян. Выпускник престижного стамбульского Роберт-колледжа, Мартаян владел 15 языками (помимо турецкого и армянского). В 1923 году он по поручению Гази взялся перевести османский язык (османлыджа) с арабицы на латиницу.

В 1934 году после принятия закона о фамилиях (в Порте их не было) Мустафа Кемаль распорядился дать фамилии государственным деятелям, и Мартаян придумал фамилию для президента: «Atatürk» («Отец турок»). Меджлис законодательно запретил брать ее кому-либо еще – запрет действует поныне и не подлежит отмене. Гази в знак особого расположения нарек Мартаяна Дилачаром (тур. dilaçar – открыватель языка). У лингвиста уже была армянская фамилия, и после получения второй он подписывался как Мартаян-Дилачар. В почетном прозвище, данном ему лично «отцом турок», кроется печальная ирония: турецкий алфавит создал армянин.

Османская цивилизация исчезала. По замечанию Памука, вместе с империей ушли в былое суфийский мистицизм, дервишские обители и умение читать книги, написанные арабскими буквами, – ибо после реформы алфавита старая утонченная культура должна была отмереть. Целые ее пласты отслаивались от повседневности – подобно тому, как с днища и боков лодки соскребают водоросли и ракушки, дабы она могла продолжить плавание.

Вместе с тем, искореняя османское наследие, Ататюрк сам превратился в султана. Обладая непререкаемым авторитетом, он сконцентрировал в своих руках абсолютную власть, а культ его личности не идет ни в какое сравнение с культом личности самых выдающихся падишахов. Сегодня в Турции официально три национальных героя: Мехмед II Фатих, Сулейман I Великолепный и Мустафа Кемаль Ататюрк.

Османская империя продолжает жить: в слове «эфенди» – обращении к мужчинам старшего возраста, в султанских мечетях, традиционных блюдах и старых песнях. Достаточно взглянуть на карту Стамбула – мосты Мехмеда Фатиха и Селима Явуза, улицы, названные в честь пашей и дервишей, и прочие топографические особенности мегаполиса не позволяют забыть его прошлое. Вы прилетаете в Стамбул, покупаете лиры с изображением Ататюрка, въезжаете на бульвар Ататюрка с моста Ататюрка, а на площади Таксим видите памятник Ататюрку. Но куда вы направляетесь потом? Правильно – в Айя-Софию и Султанахмет, в Румелихисари и Топкапы. Проплывая по Босфору, вы любуетесь примерно теми же пейзажами, что и Абдул-Азиз, Абдул-Хамид II и Мехмед VI. Высокая Порта оказалась живучее тех, кто хотел стереть всякую память о ней, – и в этом она похожа на погибшую, но бессмертную Византию. Ничто не исчезает бесследно – и, быть может, поэтому Мустафа Кемаль Ататюрк покоится в величественном мавзолее, напоминающем султанское тюрбе.

Вестернизация не смогла окончательно уничтожить османскую культуру, но Турция преобразилась до неузнаваемости. Одной из наиболее дискуссионных реформ Мустафы Кемаля стало провозглашение равноправия полов – для современников Гази оно обернулось настоящим шоком.

В предыдущих главах речь шла преимущественно о мужчинах. Они управляли государством и принимали законы, воевали и торговали, разрушали и строили. О женщинах говорилось мало. Обычно галерея константинопольских и стамбульских дам ограничивается портретами Феодоры (жены Юстиниана I), Хюррем (супруги Сулеймана I) и пары-тройки других султанских жен и наложниц (например, Кёсем). Европейцы и американцы считали восточных женщин либо роскошными одалисками, либо бесправными существами, вынужденными тоскливо взирать на окружающий мир из-под чадры.

Константинополь унаследовал отношение к женщинам, характерное для античности. Их выдавали замуж в 12–13 лет – причем особая одаренность девочки могла привести к более раннему браку: так, святая IX века Феодора Фессалоникийская была обручена уже в 7 лет. В византийском обществе царил патриархат – женщинам предписывалось мало есть и тихо говорить, им не следовало громко смеяться, пить вино и сидеть за столом с мужчинами. Порицание вызывала любая часть женского тела, случайно показавшаяся из-под длинных одежд, – например, локоть или лодыжка. На заре XV века константинопольский монах Иосиф Вриенний в трактате «О причинах наших несчастий» относил к этим причинам новомодную привычку горожанок спать обнаженными.

В Восточной Римской империи сформировался идеал византийской женщины – скромной и благочестивой хранительницы семейного очага, которая воспитывает детей в страхе Божьем, читает душеспасительную литературу, а также безоговорочно подчиняется сперва отцу, а потом – супругу. Византийцы отделили мир мужчин от мира женщин, ибо полагали, что их смешение ведет к блуду, – даже императриц, в отличие от василевсов, короновали не в соборе Святой Софии, а во дворце.[94] Дома византийцев, подобно домам древних греков и римлян, состояли из двух частей – андрона (мужской) и гинекея (женской); позже мусульмане переняли этот опыт и разделили свои жилища на селямлик и гарем. В гинекеях женщины встречались с подругами, сплетничали и занимались рукоделием. Умение шить и ткать считалось необходимым для всех жительниц византийской столицы, включая знатных матрон. Гинекеи Константинополя славились шелком и парчой вплоть до X века.

Согласно городским хроникам, византийки проводили в гинекеях почти всю жизнь. Выход из покоев воспринимался как экстраординарный и предосудительный поступок. Описывая константинопольское землетрясение 1064 года, историк Михаил Атталиат упоминает женщин, забывших стыд и выбежавших на открытое место.

Отношение византийцев к интимной сфере отличалось религиозностью и лицемерием. Женщина считалась ответственной за греховное желание, которое возбуждала в мужчине. Монахиням надлежало носить бесформенную одежду, дабы лишний раз не привлекать внимание к порочному и потому отвергаемому телу. До XII века на берегах Босфора не существовало эротического искусства. Предметом выражения чувств являлось исключительно отношение аскета к Богу – что предполагало полный отказ от сексуальности.

На протяжении столетий константинопольцы рассказывали реальные и выдуманные истории о супругах, добровольно отказавшихся от любовных утех и умерщвлявших плоть. В их числе была Мелания Младшая (Римская) – христианская святая III–IV веков, олицетворявшая аскетический идеал византийской женщины. Внучка святой Мелании Старшей, она была подругой выдающихся богословов, Отцов Церкви – Аврелия Августина и Иеронима Стридонского. Пресвитер[95] Геронтий – ученик Мелании – восхваляет «решительное ее отречение от всего житейского, и жаркое, как пламя, о православной вере ревнование, и благотворение ее непревзойденное» – а также кротость, благоразумие и смиренномудрие своей наставницы. Мелания все время постилась, молилась и никогда не мылась. Она носила простую одежду и спала на земле на тонкой подстилке, которая кишела огромными червями.