Но когда Нова повернулась к ней, то выглядела более здравомыслящей, чем когда-либо прежде. Она заговорила, и Киско перевела: «Оно знало мое имя, – спокойно произнесла Нова. – Море всегда знало мое имя».

А затем шагнула назад.

Там была балюстрада. А потом исчезла. Нова так и не вернула дар Лазло. На секунду ее взгляд сомкнулся с Сарай. Весь лед в ее глазах растаял. Они стали карими, усталыми и грустными. И как только Сарай поняла, как только протянула к ней руку, Нова подалась назад.

И упала.

Однажды сестра дала клятву, которую не могла нарушить, и поэтому та разрушила ее.

Однажды девушка свершила невозможное, но было поздно.

Однажды женщина наконец-то сдалась, и море ждало ее. Другое море – алое и теплое, как кровь, – но падение казалось ей свободой, концом всех страданий, и во время полета она впервые за долгие столетия вдохнула полной грудью.

А затем все кончилось.

А может, и нет.

Те, кто знает, сказать не могут, а те, кто может, не знают.

Амезру

Когда что-то очень ценное, давно потерянное, что уже отчаялись найти, вдруг находят и возвращают, вопреки всем ожиданиям.

Новое; пока не распространенное.

Лазло не вернул цитадель через портал. Последнее, в чем нуждался Плач, это в ненавистном металлическом ангеле, изливающемся обратно в его небо. Плач больше никогда не будет жить под его тенью.

А еще он никогда больше не будет «Плачем».

Киско, Рук и Верран помнили его настоящее имя. Когда Лета, богиня забвения, поглотила истинное название Плача, ее сила не смогла пересечь запечатанный портал в Вар-Элиент. И так три божьих отпрыска, рожденных в цитадели, чтобы стать рабами и бороться в войнах чужих миров, вернули то, что было потеряно.

Амезру.

Однажды маленький мальчик в заиндевелом саду проревел его как гром, как лавину, как боевой клич серафимов, очистивших мир от демонов, лишь для того, чтобы имя похитили из его разума в промежутке между двумя взмахами мечей из веток яблони. Теперь оно вернулось и, как прежде, представлялось в виде каллиграфии, если бы чернила были медом.

И хоть цитадель осталась парить над алым морем, в течение последующих нескольких недель Лазло, Сарай и остальные постоянно перемещались между мирами, чтобы подготовиться к своему путешествию. У них не было недостатка в транспорте для коротких визитов через портал. Шелковые сани вернули Солзерин, и на замену им пришел целый флот судов, захваченных Новой и ее пиратской командой. А еще также металлические звери Лазло – Разалас и другие – и корабли-осы, которые больше таковыми не являлись.

Корабли из мезартиума формируются разумом своего капитана, и Лазло превратил их в мотыльков – дань памяти тем, которые привели Сарай в его сновидения, сознание, сердца и жизнь.

Цитадель тоже видоизменилась.

– Ты должен признать, это великолепно, – крикнула Каликста с небольшого воздушного суденышка под ее командованием, которое она окрестила «Паучихой».

– Ла-а-адно, – сварливо протянул Руза. – Это великолепно.

Они только что прошли через портал. Перед ними парила цитадель, но она сильно изменилась, поскольку больше не олицетворяла серафима. Они дружно обсудили, каким должно стать ее новое обличье, и предлагали разные варианты, но окончательное решение принял Лазло. Ему не нужно было ни с кем советоваться, но такой уж он человек. Так или иначе, он принял единственный очевидный выбор, и, кроме Рузы, никто не возражал.

– Дракон выглядел бы более великолепно, – бурчал он, не желая успокаиваться.

– Опять ты со своими драконами! – цокнула Цара. – Не волнуйся. Уверена, Лазло выделит тебе персонального дракона.

Каждый раз, когда звучало подобное заявление: «Уверена, Лазло выделит тебе персонального дракона», Тион думал, что уже привык к ним, но нет. С таким трудно свыкнуться. Масштабы силы Стрэнджа не поддавались осмыслению. Возможно, однажды наступит тот день, когда Тион перестанет удивляться факту, что кроткий младший библиотекарь, натыкавшийся на стены во время чтения, теперь владел гигантским, неприступным, межпространственным небесным кораблем, который мог контролировать силой мысли. Но не сегодня.

Руза интересовался вслух, как это будет работать – может ли управлять металлическими зверями кто-то еще, кроме Лазло; будут ли они повиноваться другим всадникам.

– В этом нет ничего забавного, если он будет как пони на ярмарке, которого просто водят по кругу за уздечку, – сказал он.

Тион с легкостью мог представить его маленьким мальчиком на пони. Посмотрев на воина, он увидел, каким ребенком был Руза и каким мужчиной стал – бойцом, шутником, другом, – и почувствовал теплоту, которую еще никогда ни к кому не испытывал. Это чувство – привязанность, и оно так пугало Тиона, что отдавалось в его коленях, кончиках пальцев и лице. Из-за этого он не знал, куда девать руки. Юноша стал обращать внимание на такие мелочи, как костяшки пальцев и ресницы, хотя никогда не зацикливал внимания на них у других людей. Порой ему приходилось отворачиваться и делать вид, что он думает о чем-то другом.

– Уверен, где-то там существуют настоящие драконы. Можешь подождать, пока он вылупится из яйца, а затем вырастить его в качестве своего верного скакуна.

Лицо Рузы просияло.

– Ты действительно так считаешь?

– В одном из сотни миров? – вздернул бровь Тион. – Было бы странно, не будь там драконов.

Сотни миров. Сотни миров, и они их увидят, поскольку покидают Зеру, и он, Тион Ниро, отправится с ними. Он никогда не вернется в Зосму, где королева носит украшение из его сплетенных золотых волос, и некое размытое очертание будущей жены ожидает его возвращения. Вместо этого Тион присоединится к компании богов и пиратов и их миссии, достойной стать легендой. Это даже не альтернативная версия его жизни. Он не возвращался назад во времени и не изменял каждый свой поступок, чтобы добраться до этого момента. Оказывается, иногда достаточно начать меняться прямо сейчас.

– Конечно, ты тоже вырастишь дракона, – проинформировал его Руза, будто они уже нашли драконьи яйца, и вопрос состоял лишь в том, чтобы поделить их.

– Непременно, – согласился Тион, – и мой будет быстрее твоего.

Руза оскорбился:

– А вот и нет.

Что касается его, он не мог представить Тиона мальчишкой на пони. Несмотря на то что алхимик стал менее неприкасаемым, он по-прежнему выглядел так, будто его создал бог в мечтательном настроении и доставил в коробочке с бархатной обивкой.

– А вот и да, – не сдавался Тион.