Внизу хлопнула дверь.

– Август Августович! – закричала Елена. – Это только он так хлопает! Я его спрошу, он знает!

Она выпрыгнула из кресла и, прижав к себе книгу, полетела из гостиной в коридор, по коридору к лестнице и на первых же ступеньках чуть не врезалась в хозяина дома.

– Ой! Что это такое?! – вскрикнул Монферран, от неожиданности едва не уронивший две большие папки, которые нес под мышкой. – Что за ураган ворвался сюда? Откуда взялась эта кружевная молния?

Все это было сказано по-французски, но Елена знала оба языка почти одинаково и, не задумываясь, ответила на том же языке:

– Простите! Я вас не хотела… Я торопилась спросить…

И продолжала по-русски:

– Август Августович, а может быть дом без дверей и без окон?

Архитектор серьезно посмотрел на девочку и развел руками:

– Без дверей и без окон? А как туда входить? И у кого такой?

– А вот…

Елена показала книжку и вслух прочитала все сначала до «избушки на курьих ножках».

– Ну так бывают такие? Бывают?

– Бывают, – очень серьезно ответил Огюст. – В сказке бывают.

– И как туда входят? И там же темно…

Огюст зажал свои папки под мышкой, одной рукой подхватил Елену, которая тут же удобно уселась на его плече, и понес ее назад, в комнаты, говоря по дороге:

– Нет, девочка, там не темно. Там горят и лучинки, и свечки, и даже луна, если надо. А входят туда через печную трубу. Не входят, а влетают на метле.

– Ой, как славно! – восхитилась Елена, болтая ножками в синих шелковых туфельках. – Август Августович, а вы можете построить такую избушку?

– Нет, Аленушка, я не могу.

– И Андрей Иванович не может? Ну конечно, раз вы не можете!

Андрей Иванович Штакеншнейдер в последнее время был частым гостем особнячка на Мойке, и Елена его обожала.

– Такие избушки строят только сказочники, а мы с Андреем Ивановичем всего-навсего архитекторы, – проговорил Огюст, водворяя Елену в то же кресло и оборачиваясь к Анне. – Здравствуй, Аня. А где хозяйка?

– Гуляет. Вы же не сказали, что днем зайдете. Послать за нею?

– Нет, я тут же и уйду. Дел много. Сегодня еще одну красавицу привезли.

– Ну и красавицы у вас! – Анна махнула рукой. – По скольку они весят-то?

– По шестьдесят семь тонн. Но зато какие стройные, изящные, смотреть приятно.

Речь шла о гранитных колоннах, которым предстояло встать вокруг высокого барабана Исаакиева купола. Для их установки уже была сооружена верхняя строительная площадка – громадных размеров деревянный настил над могучими стенами и сводами, достроенными всего год назад. При строительстве барабана Монферран повторил свой старый прием: начал с установки колонн на возвышенном цоколе, а потом уже между ними собирался ставить стены. Для подъема колонн снизу, внутри здания, были воздвигнуты специальные крутые настилы, а наверху стояли такие же, только поменьше, разборные леса, как те, с помощью которых ставились когда-то громадные колонны портиков. Система подъемных блоков, катков-тележек была разработана архитектором с особой тщательностью, операция подъема была сложна и небезопасна: угол наклона настилов составлял около шестидесяти пяти градусов. Начать установку колонн Огюст собирался в первых числах ноября, а сейчас, в конце сентября, завершалась их доставка из Пютерлакса, и если первые «красавицы» уже лежали отполированные, готовые к своей судьбе, то последним еще предстояло пройти через руки умельцев-каменотесов.

– Анна, скажи, пожалуйста, кухарке, чтобы сварила мне чашку кофе!

С этими словами Огюст, взяв с крышки фортепиано пачку газет, вышел из гостиной и направился к своему кабинету.

– Август Августович! – тут же опять подкатилась под ноги Огюсту Елена (в кресле ей уже не сиделось). – Август Августович, а мой батюшка говорил мне, что господин Пушкин, который эту книжку про избушку написал, что он – самый великий русский поэт. Это правда?

Монферран улыбнулся:

– Раз отец тебе говорит, то правда, конечно.

– А вы тоже так думаете?

Вопросы Елена любила задавать один за другим и задавала их по-сократовски обстоятельно.

– Я думаю так, Елена, – ответил Огюст, наклонившись к ней. – Но только я ведь его почти не читал. Я не могу читать стихов по-русски, увы. Язык плохо знаю.

– Плохо?! Вы?! – изумилась Елена. – Да вы же и ругаться умеете лучше кучера Яшки! Я вчера слышала!

Огюст покраснел и опасливо покосился в ту сторону, куда ушла Анна.

– Тьфу ты, ч… Я хочу сказать, нечего слушать все подряд!

Он опять сделал шаг в сторону кабинета, но маленькая болтушка ринулась за ним следом.

– Август Августович, постойте! Еще минутку! Мне батюшка говорил, что вы видели Пушкина. Вы его взаправду видели?

Монферран вдруг нахмурился:

– Видел. Один раз, случайно.

– А он красивый? То есть был красивый, да?

– Очень. Слушай, пусти меня, Елена, дай хоть двадцать минут отдохнуть. Я же с ног падаю, а тебе этого не понять…

Он действительно очень устал, но разговор прервал не поэтому. Слова девочки вызвали в нем тяжкое мутное воспоминание.

Это приключилось в конце прошедшего года, перед самым-самым Рождеством.

Огюст уже поздним вечером возвращался от кого-то из своих знакомых, довольный новым приобретением: знакомый согласился продать ему редкую греческую камею, без сомнения подлинную, доставшуюся ему по наследству и совершенно для него бесполезную.

По дороге, прежде чем сворачивать с Невского проспекта на Малую Морскую, архитектор решил вдруг зайти в кондитерскую Вольфа и Беранже, выпить кофе. Иногда (очень-очень редко) его тянуло посидеть среди незнакомых ему людей, краем уха послушать их праздную болтовню.

Людей в кондитерской было немного. Архитектор присел возле окна, заказал себе кофе и незаметно обежал взглядом зал. Никого из знакомых он здесь не приметил. В углу, слева от него, за сдвинутыми столами сидела компания шумно беседующих людей, судя по всему литераторов. Они говорили так быстро, так часто перебивая друг друга, что в их споре Огюсту не удалось понять ни слова, к чему он, правда, и не стремился. Справа восседали какие-то две дамы: немолодая, одетая пышно, но без вкуса, и вторая лет тридцати, в мехах и изумрудах, по виду, впрочем, фальшивых… С ними сидели двое щеголеватых молодых людей. Говорили они все по-французски о каких-то пустяках, и болтовня их заставила Огюста невольно улыбнуться: он подумал, как пуста должна быть жизнь людей, которые, собравшись вчетвером, не могли найти, что сказать друг другу интересного…

За сдвоенными столами послышались смех, какие-то шутки, затем литераторы (в большинстве своем это были молодые люди) опять быстро и наперебой о чем-то заговорили. Потом будто приутихли, и вдруг один из них резко встал из-за стола (это Огюст заметил краем глаза, обернувшись, когда ему подавали кофе).