сложились легенды, где она традиционно представлялась великолепной блудницей. Точно можно сказать только одно: эти двое сошлись, словно два опытных актера, стараясь произвести впечатление друг на друга. Вполне вероятно, что Октавиан желал выставить прославленную царицу напоказ перед Римом, провести пленницей за своей триумфальной колесницей и что именно поэтому он хотел помешать ей совершить самоубийство. Ее конец навсегда окутан тайной. Известно только, что однажды Клеопатру обнаружили мертвой в царском одеянии — быть может, в том, которое она надевала в качестве Новой Исиды. За несколько недель в Риме разошлись слухи[722] о том, что она приказала тайно доставить одну или двух гадюк[723], которые ее и укусили. Согласно преданию, Ираду тоже нашли мертвой у ног госпожи, а Хармион была тогда при последнем издыхании. Змей никто не видел, но рассказывали, что на теле царицы найдены мелкие отметины, свидетельствовавшие о том, как именно она умерла. Позднее ее личный врач Олимп обнародовал рассказ о ее последних днях, и история Клеопатры в том виде, в каком мы ее знаем, могла быть взята из его сочинения. Но нам неизвестно, для чего Олимп написал ее: чтобы рассказать правду, поразить читателей эффектной историей или угодить римлянам[724].

Еще оставался жив семнадцатилетний юноша, носивший великие имена Цезаря и Птолемея, — наследник Птолемея, сына Лага, по матери и единственный признанный сын Юлия Цезаря. Он уже носил титул царя Египта Птолемея XIV. Перед смертью Клеопатра послала его с греческим наставником в Беренику на побережье Красного моря. Человек, носивший имя Цезаря по праву приемного сына, послал за ними и заманил назад в Александрию — возможно, из-за измены или глупости наставника, — и затем тут же предал своего ненужного кузена смерти. Так история Птолемеев, начавшаяся с единственного законного сына Александра Великого, убитого на тринадцатом году жизни, закончилась убийством единственного законного сына Юлия Цезаря на восемнадцатом году, и у них обоих, как мне кажется, есть далекий товарищ по несчастью, единственный законный сын Наполеона, третьего великого завоевателя, Орленок, который умер на двадцать втором году жизни, находясь практически в плену.

Троих детей Клеопатры от Антония — Александра Гелиоса, Клеопатру Селену и Птолемея Филадельфа — отправили в Италию, где они росли у Октавии, которая брала детей от всех жен Антония под свое крыло. Когда Клеопатра Селена выросла, она вышла замуж за нумидийского принца Юбу, который не только получил греческое образование, но и прославился в свое время как автор многочисленных сочинений, написанных на греческом языке, и человек широкой книжной эрудиции. Римляне сделали его царем Мавритании (Марокко), когда трон этой страны опустел, так что с 25 года до н. э. примерно до рождения Христа царица Клеопатра правила на противоположном от Египта конце североафриканского побережья. По словам Диона Кассия (LI.15.6), Октавиан «дал Александра и Птолемея Юбе и Клеопатре», и, вероятно, это означает, что Клеопатра взяла двух братьев с собой в Марокко[725]. Сын Юбы и Клеопатры по имени Птолемей унаследовал трон Мавритании примерно в 23 году н. э., но пал жертвой ревности Калигулы в 40 году, потому что носил пурпурную мантию, которая оказалась более заметной, чем у самого императора в римском амфитеатре. Калигула отправил его в изгнание и приказал убить по дороге. Последний известный истории царь Птолемей не оставил потомков. Хотя он был царем не Египта, а Марокко и нумидийцем по отцовской линии, его имя свидетельствовало о том, что через мать он был потомком македонского вождя, который за триста лет до его рождения затеял удивительное предприятие и основал греческое царство в полной чудес нильской стране. После того как Александра Гелиоса и Птолемея Филадельфа отдали Юбе и Клеопатре, мы больше о них ничего не слышим. Если они выросли и оставили потомков, то те затерялись в густом мраке. Вероятно, когда царь Птолемей пал убитым у дороги, генеалогическое древо Птолемеев уже не давало миру новых ветвей.

После убийства Птолемея Цезаря Октавианом Цезарем в 30 году до н. э. Египет стал провинцией Римской империи. Он, так сказать, вернулся в то состояние, в котором находился на протяжении нескольких лет в составе державы Александра Великого, состояние, из которого в предыдущие триста лет Птолемей I снова вывел его в ряд независимых государств — хотя и под властью чужеземных владык. Однако Египет кое в чем был не похож ни на одну другую провинцию, так как Октавиан, ставший после января 27 года до н. э. Октавианом Августом, сделал эту богатую страну своим личным имением и запретил кому-либо из сенаторов даже ногой ступать на египетскую землю без его особого разрешения. Место царей из династии Птолемеев заняли римские императоры, обычно пребывавшие далеко в Италии, хотя туземные египтяне еще триста лет продолжали изображать чужеземных правителей на стенах своих храмов в виде египетских фараонов, воздающих почести древним божествам страны.

Дополнения

С. 20 и дальше[726]. Автор рецензии на книгу Виктора Эренберга (Alexander und Aegypten, Leipzig, 1926) в Journal of Hellenic Studies за 1926 год высказал мнение, что экспедиция Александра в Сиву была военной. Александр опасался, что ливийские племена нападут на Египет с запада и используют оазис для сосредоточения сил. Поэтому он лично отправился на разведку, а якобы религиозные намерения были прикрытием. Точно такую же теорию выдвигает анонимный корреспондент, написавший статью в «Таймс» за 7 января 1927 года. Вполне возможно, что автор газетного материала и рецензент — одно и то же лицо. В любом случае это мнение представляется мне не совсем удачным. Мистер Хогарт в письме в «Таймс» от 12 января указал, что оно «противоречит не только сведениям, содержащимся в сочинениях единодушных на этот счет древних авторов, но и вероятности. Сива никогда не имела серьезного стратегического значения, и, насколько нам известно, Александр не оставил там гарнизона; также он не создал там пункта наблюдения или обороны».

Если Александр действительно руководствовался предложенным мотивом, то у Птолемея (на чьем рассказе основывается Арриан) не было причин о нем умалчивать. В сочинениях известных нам античных историков нет ни единого намека на то, что он руководствовался этим мотивом, и потому теория, предложенная рецензентом и анонимным автором статьи в «Таймс», не более чем пример распространенной слабости тех, кто занимается научной работой, — желания быть умнее всех, вычитывая между строк разнообразные вещи, которых там нет, особенно в тех случаях, когда людям античного мира приписываются мотивы, естественные для человека XX столетия. Современный человек, возможно, и не подумает отправиться в поход к оазису из-за