Этан и Рисковый нашли профессора в практически опустевшем кампусе. Он готовился к январскому лекционному туру. По стенам обеих комнат, выделенных университетом в распоряжение профессора, висели огромные плакаты с портретом доктора Боба, какие были в чести у Сталина и Мао.

Голову он брил, но частично компенсировал отсутствие волос густыми усами, красно-бронзовый загар свидетельствовал о его презрении к меланоме, а ослепительно белые зубы сверкали, как в рекламных роликах жевательной резинки. За исключением туфель из красной змеиной кожи, носил он исключительно белое, на плакатах тоже, включая и часы с белым ремешком и белым циферблатом, без цифр или черточек.

Доктору Бобу без труда удавалось обратить ответ на каждый вопрос в небольшую лекцию о самоуважении и позитивном мышлении. Вот Этан и подумал, что Рисковый вполне мог бы арестовать профессора за переизбыток клише.

Шустрый, как Дональд Дак, он, конечно, никак не тянул на убийцу. Ему хотелось стать знаменитым, но не путем совершения преступления. Дональд однажды пытался убить Чипа и Дейла, пару надоедливых бурундуков, но доктор Боб пошел бы другим путем, перековал бы их из грызунов в успешных предпринимателей.

Он надписал Этану и Рисковому по сборнику своих мотивационных речей и заявил, что станет первым, кого выдвинут на Нобелевскую премию по литературе за серию книг по самосовершенствованию.

В конце концов им удалось вырваться из офиса доктора Боба, найти урну, куда и отправились сборники речей, и вернуться к «Экспедишн», но часы как на приборном щитке, так и на руке Этана показывали 3:41.

В пять часов последний сотрудник из обслуживающего персонала покидал поместье. И Фрик остался бы один в Палаццо Роспо.

Этан уже подумывал о том, чтобы позвонить охранникам. Один из них мог пойти в особняк и оставаться с мальчиком.

Но поскольку второму пришлось бы дежурить у мониторов и других сигнальных систем, они были бы вынуждены отказаться от патрулирования территории поместья. А Этану не хотелось распылять свои и без того скудные ресурсы.

Он продолжал верить, что неизвестный партнер Райнерда, если он все еще намерен действовать, нанесет удар не раньше второй половины четверга, после возвращения Лица со съемочной площадки во Флориде. О планах Манхейма неоднократно писали в прессе, и они ни для кого не составляли тайны. Поэтому потенциальный убийца, кем бы он ни был, точно знал, когда кинозвезду ждут в Бел-Эре.

Однако полной уверенности в этом у Этана уже не было.

Элемент сомнения, интуитивная догадка Рискового, что они не могут рассчитывать даже на среду, тревожила Этана. Он опасался, что кто-то сможет проникнуть на территорию поместья, несмотря на все принятые меры предосторожности и защитные редуты, и спрятаться там незамеченным в ожидании возвращения Манхейма.

Любые защитные мероприятия, в конце концов, дело рук человека, а все, что делается человеком, в той или иной степени несовершенно. И достаточно умный псих, одержимый навязчивой идеей и жаждой убийства, может найти брешь даже в стене, возведенной вокруг президента Соединенных Штатов.

Из того, что Этан уже знал о Райнерде, у него сложилось впечатление, что умом природа актера обделила, но вот человек, прототип профессора, выведенного в сценарии, похоже, тянул на того самого одержимого, который способен прошибить любую стену.

— Ты едешь домой, — безапелляционно заявил Рисковый, когда они выехали из университетского городка. — Подбрось меня к больнице Госпожи Ангелов, чтобы я мог забрать свою машину, а оставшихся в нашем списке я проверю сам.

— Как-то это неправильно.

— Ты все равно не настоящий коп, — ответил Рисковый. — Бросил службу ради денег и возможности целовать знаменитую задницу. Помнишь?

— Ты здесь исключительно из-за меня.

— Отнюдь. Я здесь вот из-за этого, — и Рисковый позвенел связкой из трех колокольчиков.

От этого звона по спине Этана пробежал холодок.

— Я не могу допустить, чтобы в моей жизни остались такие вот подарки или люди, уходящие в зеркала. Я должен найти этому какое-то объяснение, выбросить из головы все мысли о сверхъестественном и снова стать таким, как и был.

В списке оставались два профессора американской литературы из еще одного университета. Они занимали две последние строчки по одной простой причине: Райнерд указал в сценарии, что его напарник — профессор то ли актерского мастерства, то ли как-то связан с индустрией развлечений. А вот профессора литературы, в твидовых пиджаках с кожаными заплатами на локтях, раскуривающие трубки и обсуждающие стилевые особенности творчества классиков, как-то не тянули на потенциальных убийц знаменитостей.

— И потом, я думаю, что от этих двоих пользы будет не больше, чем от остальных.

И Рисковый сверился с записями, сделанными во время телефонных переговоров по пути из «Седарс-Синай», где лежал профессор Фицмартин, к дому доктора Боба.

Буря тем временем определенно пошла на убыль. Ветер, который ранее гнул и ломал деревья, теперь только трепал их кроны и лишь изредка набрасывался на них резкими порывами.

Дождь продолжал лить, но уже не как из ведра, руша все и вся, словно на небесах произошла революция и воины уступили власть бизнесменам.

— Максвелл Далтон, — Рисковый на мгновение запнулся. — То ли уволился из университета, то ли в творческом отпуске. Женщина, с которой я говорил, точно этого не знала. Так что мне предстоит повидаться с женой Далтона. А второй — Владимир Лапута[77].

Корки сожалел о том, что сделал с лицом Мика Сакатона. Доброго друга следовало бы убивать более пристойно.

Поскольку глушителя на «глоке» не было, он мог выстрелить лишь однажды. Возможно, соседей в ближайших домах не было, а если и были, то в шуме дождя грохот единственного выстрела не привлек бы их внимания. В отличие от канонады.

В Малибу Корки и не хотел глушить голос пистолета. Грохот каждого выстрела, сопровождаемый жалким звоном разбиваемого фарфора, производил желаемое впечатление на Джека Троттера.

И хотя Корки прихватил с собой глушитель, удлинившийся ствол не позволил бы «глоку» полностью войти в кобуру. И мог за что-то зацепиться, когда Корки выхватывал пистолет.

А кроме того, если бы бедный Мик заметил, что на ствол лежащего в кобуре «глока» навинчен глушитель, он мог насторожиться, несмотря на все внешнее дружелюбие Корки.

Вернув пистолет в кобуру, Корки надел черное кожаное пальто и вытащил из кармана пару хирургических резиновых перчаток. Конечно, они ему требовались для того, чтобы не оставлять отпечатки пальцев, но в этом храме блудливой руки его куда больше заботило другое: как бы чего не подцепить.