Мужчина-мальчик потянул дверь на себя, она отворилась с протяжным скрипом.

— Ты что, передумал со мной играть? — с угрозой спросил он.

Волков молча помотал головой. В горле у него снова все пересохло, и он не мог издать ни звука.

Он бросился в угол и упал на колени перед белым лотком. Его вырвало.

— Фу, какой ты… скучный. — В голосе мужчины слышалось разочарование. — Ничего, я помогу тебе.

Он закрыл глаза и принялся шевелить губами, западавшими, как у старика, в пустой беззубый рот. Затем поднял правую руку и пошевелил пальцами. Короткий обрубок, из которого сочилась черная слизь, двигался вместе с остальными.

Волков услышал вибрирующее гудение в голове. Мучительные спазмы, сжимавшие желудок, прекратились. Во всем теле появилась легкость и сила. Он давно уже не чувствовал себя так хорошо. Постепенно все мысли уходили на задний план, словно что-то выдавливало их из черепной коробки. Осталась только одна, зато самая яркая. Он думал об этом весь сегодняшний день. В сознании эта мысль была неразрывно связана с жаждой. Сильной жаждой, от которой можно избавиться только одним способом: сделать то, чего от него ждут.

Волков вскочил на ноги. Он улыбался.

— Пошли! — закричал он. — Поиграем! Черт возьми! Мне нравится эта игра!

Он выбежал из двери, не оглядываясь.

Микки усмехнулся и направился за ним.

С крыльца участка Волков увидел знакомый милицейский уазик, таранящий ворота дома Баженовых. Он ударялся в прочные ворота с глухим лязгающим грохотом, замирал на месте, стоял несколько секунд неподвижно, затем, недовольно урча мотором, отползал назад и, разогнавшись, снова летел в ворота, явно намереваясь их снести.

Правая фара разбилась, бампер погнулся, капот при каждом ударе подпрыгивал, словно челюсть огромного аллигатора, но машина не сдавалась. Она была сделана на совесть. Две тонны военного железа выглядели внушительно — по крайней мере, внушительнее деревянных ворот.

Волков пригнулся и, крадучись, засеменил к машине.

Микки проводил его взглядом и вновь направился к Левенталю. Время поджимало.

* * *

— Зачем вам рентгеновский кабинет? — удивился Тамбовцев. — Желаете прожечь этих тварей икс-лучами? Или полюбопытствовать, какой у них скелет?

Пинт улыбнулся. Сегодня ему редко приходилось улыбаться.

— Нет, Валентин Николаевич. Просто рентгеновский кабинет — самое надежное место в больнице. Если все сделано в соответствии с проектом, то стены там должны быть бетонные, двери — из толстого железа, а в окнах должны стоять просвинцованные стекла. Мне кажется, это более надежная защита от зубов, чем дерево. А? Как считаете?

Тамбовцев громко хлопнул себя ладонью по лбу:

— Точно. Я об этом не подумал. — Он показал на лестницу. — Рентгеновский кабинет у нас на втором этаже. Направо по коридору до самого конца. Пойдемте, покажу.

Они поднялись на второй этаж. Пинт преодолел два лестничных пролета большими скачками, прыгая через две ступеньки, Тамбовцев отставал, тяжело дыша и отдуваясь, как закипающий чайник.

Пинт окинул взглядом коридор. Невдалеке, через три двери, между кабинетами стояла кушетка, и на ней мирно спал Ружецкий.

Дверь в ординаторскую, расположенную напротив лестничной площадки, была открыта.

За столом, тихая и печальная, сидела Лена и перелистывала старый альбом.

Пинт вошел в ординаторскую. Девушка подняла на него глаза, но не сказала ни слова. Она была поглощена альбомом.

Оскар подошел к ней ближе:

— Лена! Нам надо перейти в другое место. Там будет безопаснее.

Лена словно не слышала его. Она продолжала медленно переворачивать страницы с наклеенными на них фотографиями. Пинт присмотрелся.

Некоторые были совсем старые, черно-белые, пожелтевшие от времени. На них можно было разглядеть невысокого крепыша, уже тогда склонного к полноте и зачесывавшего волосы со лба назад. Кое-где он был одет в белый халат, иногда — в костюм или пальто. Черты его лица казались знакомыми.

— Это… — раздался сзади сиплый голос, прерываемый частой одышкой, — вся моя жизнь. Конспективно, так сказать. От рассвета и до заката.

Страницы альбома близились к концу. На последней фотографии Пинт увидел Тамбовцева с двумя девочками в простых белых платьицах. Девочкам лет по восемь, они удобно устроились на руках Тамбовцева и прилежно смотрят в объектив. Та, что справа, держит куклу, а левая — запустила пальчики в его седые волосы. Они очень похожи, не различить. Но одна из них улыбается, а вторая остается серьезной. Пинт подумал, что улыбающаяся — это Лиза. Наверняка Лиза.

Больше фотографий не было — только пустые страницы из плотного коричневого картона.

— Лена! — сказал Тамбовцев. — Пойдем с нами. Не надо здесь сидеть. Если хочешь, возьми альбом с собой. Я храню его в сейфе, — пояснил Тамбовцев Пинту. — Да, видимо, забыл закрыть. Она и нашла.

Он снова обратился к Лене:

— Пойдем, девочка…

В ответ Лена покачала головой. Она что-то произнесла— еле слышно, так что ни Тамбовцев, ни Пинт не смогли разобрать.

— Что ты сказала? — переспросил Тамбовцев, подавшись вперед.

— Нельзя отдавать, — прошелестело в наступившей тишине. — Нельзя…

Тамбовцев уже слышал эти слова, но никак не мог взять в толк, что она имела в виду. ЧТО нельзя отдавать?

КОМУ — понятно. ТОМУ, кто вернулся. Но ЧТО?

Тамбовцев повернулся к Пинту и прошептал ему на ухо:

— Боюсь, нам придется перенести ее. С ней иногда такое бывает: она будто не замечает ничего вокруг. Уходит в себя.

Пинт наклонился к Тамбовцеву и тихо спросил:

— Вы поняли, что она сказала? Что нельзя отдавать? Тамбовцев развел руками:

— Нет. Она мне это уже говорила сегодня. И говорила это ТОГДА… Ну, тогда…

— Я знаю, — кивнул Пинт.

Он вдруг подумал, что переносить придется не только Лену, но и спящего сном праведника Ружецкого. Правда, это будет проще, хоть он и тяжелее килограмм на тридцать: они перетащат его на кушетке, как на носилках.

Однако проблема решилась сама собой.

В дверях ординаторской показался пошатывающийся, как после бурной вечеринки, Ружецкий. Но едва он открыл рот, как Пинт понял, что проблемы так просто не решаются. Всегда возникают другие. Не менее сложные.

— Вы ничего не слышали? — глухим голосом спросил Ружецкий.

Пинт с Тамбовцевым переглянулись: такое начало не сулило ничего хорошего.

— Нет, — в голос заявили они.

Если не считать противного визга под окнами. Визга сотен тысяч крыс, которые возникли неизвестно откуда и пропали неизвестно куда, оставив на подъездной площадке трупы своих собратьев. Но ты в это время спал, дружок. Считай, что тебе это приснилось.