Нина опустила взгляд, высвободила руку и спрятала ее под стол. «Досталось, верно», — сразу понял Матвей Львович.

— А где Жора? — спросил он. — В армии? Ему уж двадцатый год пошел?

— Он погиб. — Нина подалась назад, вжалась в спинку стула. — Все погибли: Елена, дядя Гриша и… Остались только мы с Софьей Карловной.

Матвей Львович перекрестился:

— Царствие Небесное.

Оказалось, что Нина и старая графиня только что приехали из Ростова и еще нигде не устроились. Софья Карловна отправилась во французскую миссию — вести переговоры по поводу отъезда, — а Нина осталась ждать в «Махно».

— Вы говорите, у нее хорошие связи в Париже? — переспросил Матвей Львович.

Было бы неплохо с помощью графини попасть во Францию, минуя карантинные лагеря и унизительное оформление беженских справок.

— Где вы хотите остановиться?

Нина пожала плечами:

— Пока не знаю. Нам сказали, что все гостиницы переполнены.

— Значит, остановитесь у меня.

— Сколько вы хотите за комнату?

Матвей Львович рассмеялся:

— Ниночка, ну что с вами? Деньги приберегите: цены тут дикие — яблоко на привозе пятьдесят рублей стоит.

Нина изумилась:

— Почему так дорого? Мы ехали на поезде — за перевалом полно садов.

— Туда и носа никто не покажет: там зеленые.

— Кто?

— Партизаны. Вернее, банды дезертиров, уклоняющихся от мобилизации. Они всех лупят: и белых, и красных, — а иногда спускаются с гор и режут стражников. Так что без документов лучше на улицу не выходить: поймают — сразу в контрразведку потащат по подозрению в помощи партизанам. Есть деньги — откупитесь, нет — выпорют. Это в лучшем случае.

Нина еще больше побледнела:

— У нас пока нет документов. Софья Карловна надеется исхлопотать их через французов.

— Вот видите, значит, вам сам Бог велел поселиться у меня. Там вы будете в безопасности — у меня надежная охрана.

Нина взглянула на него — холодно, оценивающе, — и Матвей Львович вдруг понял, что она не хочет подпускать его слишком близко.

— Вы приехали не одни? — спросил он напрямик.

Нина покачала головой.

— А что случилось с аргентинцем, который увивался за вами?

— Я вышла за него замуж.

— Вот как?.. И где ваш супруг?

— Два месяца назад его убили.

Вернулась взволнованная Софья Карловна и рассказала, что ее встретили полковник Гийомар и полковник Корбейль — оба чудесные люди; они пообещали сделать все возможное, чтобы переправить графиню и ее невестку во Францию.

Матвей Львович слушал, не отрывая взгляда от Нины.

Эта девочка — чужое счастье, которое не полагалось ему по возрасту, должности и отношению к воинской повинности. Она уедет, а он подохнет в Новороссийске от тоски, если прежде не схлопочет красную пулю. Так на роду написано: ни Родина, ни любимая не отвечали ему взаимностью.

Солнце — яркое, невыносимое — запекло веки, иссушило, как лист: от тела остался один контур с прожилками. Слабость и вытягивающая боль, особенно в груди — от каждого вздоха. То ли треск цикад, то ли шум в голове. И вдруг — грохот, железный звон, горячий ветер по щекам.

Клим открыл глаза: наверху по насыпи летел, сея искры, бронепоезд. Бряцающие вагоны, черный дым — и снова все затихло, только земля еще долго дрожала, как избитая.

Клим попытался сесть и тут же откинулся назад от невыносимой боли. Отдышался, попробовал снова — уже осторожнее. Вся гимнастерка была залита полузасохшей кровью. Страшно было посмотреть туда, на развороченную рану: что там? смертельно? выкарабкаюсь или уже не спастись? Не сразу, но все-таки понял: легкое не задето, пуля прошла по касательной, разорвав лишь мышцы на груди.

Смутно, как бред, вспомнились события прошлой ночи: как прыгнул в распахнутую дверь — может, за долю секунды до выстрела, — и, видимо, повернулся боком. Ударился о землю — наверняка получил сотрясения мозга, поэтому так мутит.

Нина… Клим будто подавился воздухом, схватил себя за лоб. Боже мой, она ведь там осталась, в вагоне!

Босой, с подобранной на земле палкой, Клим брел вдоль железнодорожного полотна. Неумелая повязка, кое-как сделанная из гимнастерки. Кругом ни души, горбатая земля, высохшие травы и перелески… Еды нет, воды нет — ни попить, ни рану промыть. Без лекарств наверняка начнется заражение. Надолго сил не хватит — слишком много крови потерял.

Несколько раз Клим падал и лежал, уже ничего не ощущая, кроме стука собственного пульса. Хоть бы кто-нибудь пришел: пусть белые, красные — все равно. Просто воды дайте, а потом, если хотите, можете добивать.

Горячечный страх: «Что с моею женой? Где ее искать? Ведь эти изверги могли изнасиловать ее, изуродовать… Осип, не тронь ее… пожалуйста… пожалуйста…»

Клим молился тихо, бессмысленно, то и дело сбиваясь и путаясь. Неотвратимый ужас наваливался, как стена: «Ты видел ее в последний раз, и уже никто не скажет, где ее искать. Пропала без вести, и что хочешь с этим, то и делай…»

Сначала погас слух — Клим перестал слышать птиц, гудение телеграфных проводов, треск веток под ногами. Разговаривал сам с собой, не различая собственного голоса. Потом начались видения: плавающие над горизонтом серые избы, прямая тропинка через пшеничное поле — будто девичий пробор в золотистых волосах. На тропинке — большая панцирная кровать с горящими в закатном солнце шарами на спинке. На ней — два мальчика в лохмотьях.

Клим хотел заговорить с ними, но они растворились в густом дрожащем воздухе. Он подошел к кровати — привидится же такое! — лег… Теперь уже точно всё — никуда больше не пойду.

Клима растолкали беспризорники — худые грозные мальчишки: один с кухонным ножом, другой с косой, во взрослой рубахе и башлыке — ни дать ни взять маленькая смерть.

— Слезай, это наша кровать.

Потом пришли две девочки, пугливые и настороженные. Они долго ходили вокруг Клима на безопасном расстоянии, не зная, что с ним делать. Потом все-таки принесли ему воды.

— Взрослые в деревне есть? — спросил Клим, немного отдышавшись.

— Никого нету, — ответила младшая из девчонок, обритая наголо. — Красные всех мужиков мобилизовали и хлеб забрали, бабы сами ушли — жрать-то нечего. А мы в барском доме живем, вон там, за пригорком.

— Молчи, Пиявка! — одернула ее старшая девочка.

За сырую картофелину Клим согласился слезть с кровати.