Приговор ей прекрасно вынесет и парламент, который соберется шестнадцатого января. Я почтил своим присутствием открытие зимней сессии палат лордов и общин в Вестминстерском аббатстве. Лорд-канцлер поздравил присутствующих с тем, что всем им выпало счастье служить под началом такого прекрасного и мудрого суверена, Генриха VIII, милостью Божией короля Англии и Франции и повелителя Ирландии.

На меня вдруг повеяло весной, ароматом цветущих яблонь. Теплый апрельский ветерок ласкал мои щеки, мое молодое, еще безбородое лицо. Словно издали донеслись до моего слуха голоса герольдов Ричмондского дворца, объявлявших, что я стал королем. Душа моя тогда разрывалась от страха и смятения, трепеща на пороге неведомого будущего. И вот оно стало прошлым, от ярких свечей остались ничтожные огарки, однако слова лорд-канцлера пробудили живые воспоминания и все то же душевное смятение.

Один за другим члены парламента поднимались и отвешивали мне поклоны, и вот уже все собрание приветствовало меня стоя.

— Давайте же вознесем благодарение Всемогущему Господу, ибо столь многие лета хранит Он для нашего славного королевства столь выдающегося принца, — провозгласил Одли.

Да, хранит… как старую рухлядь, пережившую пору расцвета. Рыбу тоже держат в рассоле. Выдающийся принц… что ж, нынче эти слова обрели иной смысл.

* * *

Тайный совет представил закон о вынесении смертного приговора без судебного разбирательства, а парламент должен был в течение недели утвердить его без моего участия, рассмотреть дело о государственной измене королевы и, лишив ее гражданских прав, вынести вердикт. Я мог дать свое письменное согласие, заверенное большой государственной печатью, дабы оградить себя «от горя и страданий при слушании дела об известных мне преступных деяниях». Таким образом, при последнем слушании дела присутствовали лишь духовные ипостаси мужа и жены.

В парламенте текст вышеупомянутого закона зачитывали трижды — двадцать первого и двадцать восьмого января, и окончательно — восьмого февраля. Одиннадцатого февраля парламент приговорил королеву к лишению гражданских прав и конфискации имущества за государственную измену.

В данном акте оговаривались не только преступления Екатерины. Закон давал основание для смертной казни Дерема и Калпепера и тюремного заключения Говардов. Некоторые пункты предваряли будущие нарушения правопорядка: так, женщина, с которой король изъявит желание сочетаться браком, понесет заслуженное наказание, ежели скроет свое грешное прошлое.

Последняя оговорка выставила меня на посмешище. Тут же распространились шуточки — дескать, ни одна дама в Англии не удостоится теперь такой чести, только вдовам под силу пройти новое испытание, так что претенденток на руку короля много не наберется… И прочее в том же духе. Если бы меня волновали подобные вещи, то я наверняка счел бы себя оскорбленным. Но намерения жениться у меня не было. Женщины вызывали у меня отвращение, и я чувствовал себя счастливым, перестав наконец испытывать нужду в них.

Чем старше я становился, тем меньше становились мои потребности. Когда-то мне казалось, что важно быть в хорошей физической форме и обладать прелестной женой. И то и другое перестало иметь для меня значение. Когда-то мне хотелось жить в богатых и прекрасно обставленных дворцах, и мечта моя сбылась, но теперь они уже не приводили меня в восхищение. Строительство Нонсача, Бесподобного дворца, радовало меня раньше, но нынче превратилось в рутину, и я тотчас решил, что не стоит тратиться на его завершение.

Что нужно мне сейчас, без чего я не могу обойтись? Список короток: уважение и любовь подданных и мало-мальское здоровье.

* * *

Двенадцатого февраля Екатерину перевезли из Сайон-хауса в Тауэр.

Я видел, как королевский конвой поднимается вверх по течению Темзы. Скорбная маленькая флотилия проплыла под моими окнами в Уайтхолле, впереди — вельбот с Тайным советом в полном составе, за ним — корабль королевы, сопровождаемый баркасом герцога Суффолка и его воинственным отрядом. Екатерина сидела в закрытой каюте — хвала Господу, — и я, как ни старался, не смог разглядеть ее. К тому же сгущались сумерки — согласно моему приказу, конвой двинулся в путь с тем расчетом, чтобы достигнуть Тауэрского моста с наступлением темноты. Там на всенародное обозрение были выставлены головы Дерема и Калпепера. Она непременно захочет полюбоваться на них напоследок — так же как я смотрел не отрываясь, как ее провозят под моими окнами, — но этого я не мог ей позволить.

Баркас остановился у Ворот изменников, и одетую во все черное Екатерину препроводили с пристани в тюремную камеру. Ее короткое безрадостное путешествие завершилось.

Вокруг пристани собрались любопытные, желавшие поглазеть на нее. Один из них даже сочинил балладу:

Грустная дума меня посетила,

Слезы застыли в глазах,

Королева скорбно на берег сходила,

Больше ей не блистать на балах,

Больше ей не гулять в садах.

«Пусть красотой одарила природа

Цветущей юности роскошные года,

Сиянием небес наполнила сердца

И возвела меня на трон. Но никогда

Не пожелала б я удела королевы,

Хоть власти ослепителен был свет,

Но пожелала я владычества любви,

Чтоб жизнь закончилась, увы, во цвете лет.

И нынче ясно всем, — промолвила она, —

Как вынесли мой смертный приговор,

Друзья легко покинули меня,

А душу мне убил мирской позор.

Никто не справит чинных похорон,

Не облачится в траур. Скорби стон

Издаст лишь тот, быть может, кто постиг

Великий зов измены, жизни звон».

Она вдохновляла поэтов. «Королева скорбно на берег сходила…» Это зрелище пленило сердце очередного кавалера, очередного поклонника.

Последний раз Екатерина появилась на людях. В Тауэре уже никого не растрогают ее красота и задумчивая скорбь.

* * *

Вскоре мне сообщили о ее поразительной просьбе: принести в камеру плаху, дабы узница примерилась к ней. Екатерине хотелось устроить затейливое представление для завтрашних зрителей. Рассказывали, что возле плахи она провела более часа, подходила к ней то с одной, то с другой стороны и укладывала голову так и сяк, поворачивала ее направо, налево, свешивала вперед и требовала от несчастных дам ответа, какое положение кажется им более изысканным.

А я всю длинную февральскую ночь промаялся без сна. Я думал о том, что еще до рассвета Екатерина взойдет на эшафот, где ее обезглавят.

По этим же ступеням поднимались Анна, Мор, Фишер, Бекингем, Невилл и Карью. Воображение у людей разыгралось настолько, что им уже чудились на камнях под настилом несмываемые пятна крови. Полнейшая глупость; я сам проверял, там не осталось никаких следов. Что до эшафота, то его сколотили на совесть, и я считал бессмысленной щепетильностью строить новый для каждого изменника.