– Мы бы с радостью, лиоретта, – лишь чудом не сбиваясь на подобострастный лепет, откликнулся один, – но если вам не дали допуск, защитные чары сокровищницы…

– Тебя пустит, – сказал Мэт.

– Меня пустит, – сказала Ева. Не удержавшись, уточнила: – Если войти можно лишь с допуском, зачем вообще вы здесь?

– Тр’адиции, – грустно пояснил другой, слегка картавивший. Оба были молоды, под стать весёленькой зелени своих мундиров; оба одновременно согнулись в поклоне, отступив от массивной двери, не украшенной ничем, кроме резьбы на бронзовой ручке. – Пр’ошу, лиор’етта.

Прежде чем принять приглашение, Ева мельком оглянулась на Эльена.

– Его тоже пустит, – неслышно заверили её. – Увидишь.

Дверь поддалась куда легче, чем можно ожидать от куска морёного дуба в десять сантиметров толщиной.

Когда Ева, беспрепятственно переступив порог, услышала сзади стук, с каким дерево вернулось на законное место, призрак действительно стоял рядом.

– Тот же фокус, что с чарами в замке Рейолей, – предположила она, без подсказок догадавшись, что к чему.

– Мы слуги наследника престола. Носители его энергии и его магии. Естественно, наследник имеет неограниченный доступ ко всем помещениям во дворце. – Эльен огляделся: куда небрежнее, чем это сделал бы тот, кто видел королевскую сокровищницу впервые в жизни – или в посмертии. – Мы тоже.

Сокровищница больше напоминала музей, чем золотые горы из фэнтезийных фильмов. Вместо огромного зала – анфилада просторных комнат, заставленных золочёными шкафами тёмного дерева. Некоторые прятали содержимое за витражными стёклами; другие являли взору блеск статуэток, кубков, орденов и ваз.

– Тебе в седьмой зал. Радуйся, что не в двадцатый, – добавил Мэт, когда Ева, чуть слышно чертыхнувшись, рванула по скользкому паркету.

Мимо пролетели стеллажи, картины, мечи, тоскующие на стенах, мантии, расшитые золотом и камнями. Короны – высокие и громоздкие, похожие скорее на папские тиары, чем на венцы, что украшали керфианских королей теперь. Сундуки в углу, которым положено было бы пылиться, но драгоценная отделка на дереве сверкала не хуже ёлочных игрушек.

Ева очень старалась не сбиться со счёта, но указание Мэта всё равно застало её врасплох.

– Здесь. Сундук в левом углу. Тот, что поменьше.

Притормозив, по инерции проехавшись пятками в чулках по лакированному полу, Ева развернулась: два сундука, большой и не очень, обнаружились под портретом какого-то несимпатичного короля.

К счастью, на магию здесь полагались больше, чем на навесные замки. Если с первым у Евы не возникло проблем, то спешно переквалифицироваться во взломщика она была не готова. Под тяжёлой резной крышкой розового дерева с пошлыми цветами, похожими на ромашки, обнаружилась груда расшитого жемчугом тряпья.

– На дне.

Когда Ева подняла платье, тлеющая ткань разошлась прямо в пальцах: носительница наряда упокоилась по меньшей мере за сотню лет до момента, как его коснулись Евины руки. Она заметила и другие прорехи, оставленные кем-то, рывшимся в сундуке до неё.

Впрочем, куда важнее было то, ради чего при иных обстоятельствах Ева уже вовсю чихала бы от пыли, искрившейся в белых лучах волшебных светильников по стенам.

Ева вытащила со дна шкатулку – широкую и плоскую, без малейших изысков. Просто шесть скрепленных вместе кусков дерева, изрезанных рунами. Боковым зрением заметила, как встревоженно шевельнулся Эльен, замерший рядом немым караульным.

– Открывай, – сказал Мэт. – Тебе позволят.

Наверное, Еве полагалось с трепетом опустить шкатулку на колени. Взяться за крышку, державшуюся на порядком разболтанном медном крючке, с нерешительным колебанием. Она почти слышала тревожные звуки струнных, что нагнетали бы обстановку, будь это сцена из фильма. Однако она просто грохнула ларец на паркет и, почти сорвав крючок непослушными, чересчур торопливыми пальцами, потянула старое дерево вверх.

Не тратя время на изумлённое созерцание того, что оказалось внутри, взяла в руки книгу.

Книга была старой. Очень старой. Ева поняла это хотя бы по истрёпанной кожаной обложке без единой надписи. Жёлтые страницы с ровными чернильными строчками – куда толще тех, на которых при ней черкал Герберт – лишь подтвердили это. Наверное, пергамент, настоящий, кожаный.

Впрочем, Еве куда интереснее было содержание талмуда, зачем-то спрятанного там, где никто не ожидал бы отыскать книгу, чем форма.

Какое-то время она вглядывалась в керфианские строчки, пока магический переводчик подсказывал значение слов, выведенных каллиграфией тонкой, как росчерк ласточкиного крыла.

– Неужели это…

* * *

«…это записи Берндетта, – сказала Айрес, когда книга легла на стол по соседству с недоеденным пирожным. Кощунство, один взгляд на которое наверняка заставил бы Верховного Жреца освободить свой пост куда раньше, чем тот надеялся: трудно восхвалять богов с сердечным приступом. – Дневник, что он вёл, когда открыл ритуал призыва».

Но Верховный Жрец этого не видел, и потому сейчас благополучно завершал одиннадцатое песнопение, усыпляя внимание тех немногих, что дослушали до сего момента. Впрочем, все немедленно проснулись, стоило прозвучать финальному «ибо правдиво каждое слово моё», и зааплодировали так ретиво, будто их одарили величайшим откровением в жизни. Айрес не увидела бы Мирка, даже задери она голову, но знала – тот смыкает ладони с тем же рвением. Она сама благодарила за молитвы куда более сдержанно: бурные рукоплескания, по её мнению, пристали арене, но не этой площади.

Уэрт считал так же.

Двери храма остались открытыми, выпустив жрецов, и не могли предупредить о том, что настаёт главный момент дня. Однако заметить ещё одну фигуру в белом, спускающуюся по храмовым ступеням, было нетрудно.

Уэрта она увидела, лишь когда тот двинулся по освобождённому проходу, сопровождаемый гулом. Золотистые волосы, по традиции непокрытые, падали на ритуальную мантию – Айрес поймала глупую мысль, как сейчас ему должно быть холодно, если от мороза его отделяют лишь тонкий лён церемониальных одежд, похожих на нелепые эльфийские хламиды.

Глупой была не столько сама мысль, сколько желание это исправить.

«…записи Берндетта сгорели в Великом пожаре», – возразил Эдрилин Рейоль шесть лет назад, не подозревая, что ему не суждено увидеть, как его сын поднимется на трибуну, дабы войти в историю.

«Это ложь, которую наша семья тщательно хранит уже три века. Тот пожар устроил сам Берндетт, чтобы оправдать потерю записей. Поджёг дворец, обвинив врагов короны. – Айрес помнила, как улыбалась потрясению в их глазах. Наверняка слова были немного иными: и самая хорошая память не может удержать всего, но суть оставалась неизменной. – Он отдал дневник своему наследнику, когда тот готов был взойти на престол. С тех пор он передаётся от отца к сыну, от матери к дочери».

Когда Уэрт склонил голову, дабы принять финальное благословение, толпа на площади сомкнулась, отрезая путь назад.

Айрес почти не слышала, что говорил Жрец, вздымая руки к облакам. Лишь догадывалась,