– Неправда! – с возмущением перебил Святослав. – Мои предки никогда не платили дани Аттиле!

– Предки полян до Олега, может быть, и платили, – заметил Мистина.

– Рассказывают, что князь Олег позвал на помощь девять храбрых князей печенежских. Смешались в битве оба войска, и много погибло тогда русов и печенегов. И побежали поляне, и скрылись в городе своем Киеве. Убоявшись доблести князей мадьярских, отправил Олег послов к Альмошу, просил его о мире, предлагал давать ему дань, а девять князей печенежских перешли на службу к Альмошу со всем родом своим.

– Предания всегда преувеличивают заслуги древних витязей, – улыбнулся Мистина. – В наших преданиях немало говорится о том, как Олег Вещий брал дань с разных покоренных племен и даже с самих греков. И это они могли бы вам подтвердить – я слышал, минувшим летом к брату твоему Файсе приезжали послы от Константина. И будто бы Файса внял их речам и стал христианином?

– Это Булчу его уговорил! – сердито воскликнул Такшонь. – Греки подкупили его подарками! Дали ему звание патрикия, будто звание воеводы-харки ему недостаточно хорошо!

– Возможно, Файса надеялся, что Христос поможет ему воевать против других христиан – подданных Оттона? – намекнул Мистина. – Но пока помогает не всегда, верно? Близ Тиссы минувшим летом Христос как будто был более благосклонен к баварам, что поклоняются ему уже давно, – нас не обманули? Мы немало слышали, как много сил отнимает у вас борьба с королевством Восточных франков. Что ни год сходятся войска и земля орошается кровью храбрых.

– А что до меня, – вступил Святослав, – то я не ведаю, как можно склониться перед богом своих врагов и ждать, что он поможет тебе лучше, чем боги твоих дедов!

Они с Такшонем взглянули в глаза друг другу. Они были разными, как день и ночь: один смуглый, с резковатыми степными чертами, а другой светлый, как солнце на голубом весеннем небе. И все же они, два сына княжеских родов, разделенные по возрасту всего пятью годами, такие юные среди окружавших того и другого зрелых мужей, чувствовали общность. Святослав уже занял престол своего отца; Такшоню еще приходилось бороться за него с двоюродным братом. Но их глаза – сине-голубые у одного, карие у другого – понимали друг друга без слов.

– Мой дед Олег Вещий не платил дани Арпаду, но они обменялись дарами, как положено знатным людям, – добавил Святослав. – Я готов предложить тебе княжеские дары вместе с дружбой, если ты склонен ее принять.

При слове «княжеские» он выразительно взглянул на того угра, что переводил. И в глазах Такшоня мелькнуло понимание. Уже будучи князем, Святослав вместе с предложением даров намекал и на помощь в завоевании Арпадова стола для его внука.

– Думаю, нам стоит принять дружбу Святослава, – сказал Ченгеле, обращаясь к Такшоню и своим людям. – Нас звал сюда Ладисло – помогать ему воевать с русами. Мы согласились, ибо он обещал платить нам ежегодную дань. Но воевать с русами вместо Ладисло мы не обещали.

– Это речь разумного человека, – одобрил Мистина. – Уж не вам искать работы для своих мечей!

– Разумные люди всегда договорятся, – кивнул Ченгеле. Ему было ясно: русам известно о затяжной войне угров с королевством Восточных франков, что, конечно, делало для них лишним войну еще и с русами. – Пожалуй, нам стоит еще выпить и поесть жареного мяса, чтобы веселее было вспоминать предания о славе дедов, как ты думаешь, князь?

Оба войска расположились отдыхать. В долине поставили еще несколько юрт, в каждой пировали угорские и русские бояре. Оба князя вновь сошлись вместе, чтобы обменяться дарами. Такшонь как гость первым преподнес свои: хорошего жеребца, однолезвийный дорогой меч и седло, богато украшенное бронзовыми бляшками и накладками резной кости. Люди столь высокого рода – воины и всадники, и они меняются дарами, ценимыми в этом кругу у любого рода и племени.

– А вот мои дары тебе! – объявил Святослав и сделал знак своим отрокам.

Из рядов дружины вывели кого-то, укутанного в вотолу с головы до ног. Угры было думали, что это русский колдун, и косились на него с опаской, но это оказалась светловолосая юная дева – одна из самых красивых, что были отобраны в челядь. Увидев ее, угры разразились удивленными и радостными восклицаниями. Такшонь улыбнулся. У него уже была жена – печенежка из кочевавшего на запад от Днепра колена Нижняя Гила, но к прелести славянских дев он не мог остаться равнодушным.

Потом Улеб и Игмор сын Гримкеля Секиры положили перед Такшонем еще два дара: пластинчатый доспех и меч в красных ножнах с серебряным наконечником.

Ножны были взяты у кого-то из гридей: тот меч, что Святослав предназначил в дар своему новому другу, к нему в руки попал без них. А сам меч… Когда Такшонь выдвинул клинок из ножен, у него радостно заблестели глаза. Цену хороших «корлягов» угры знали не хуже русов. Черные разводы на клинке, клеймо мастерской на Рейне – черные значки надписи на языке франков… Меч Фарульва Лодочника обрел нового, куда более знатного хозяина.

Кияне с невозмутимыми лицами смотрели, как преподносятся и принимаются дары. Хороший меч пришелся кстати, обеспечив Святославу дружбу Такшоня, а об убытке юный князь не жалел. Вид этого меча наполнял его честолюбивую юную душу досадой. Знак богов, поначалу принятый им за одобрение, оказался упреком. И Святослав больше не желал его видеть.

Пока Такшонь рассматривал дар, Святослав украдкой покосился на Мистину. Тот мягко кивнул в знак одобрения. Без всякого поединка этот меч – невольный обманщик – помог ему очиститься от обвинений. Но Мистина был бы недостоин собственного ума, если бы не одобрил желание Святослава убрать напоминание об этом деле с глаз долой. Как можно дальше. Туда, откуда он, благодаря заново скрепленному мирному договору между внуком Арпада и внуком Олега Вещего, никогда не вернется на Русь.

* * *

Заканчивался месяц сечень, называемый также лютым, – время, когда люто воют метели, а в лесах волки справляют свадьбы. Восемнадцать полных лет назад, в одну из таких метельных ночей, в Киеве родился Лют, Свенельдов сын. Но сейчас он вовсе об этом не думал: получение меча сделало его из отрока мужем, а княжья воля наградила женой, и теперь все равно, сколько ему лет.

В эту пору нередко заканчивается хлеб прошлого урожая: из собранного по сусекам последнего зерна пекут общий коровай, раздают всем по кусочку, чтобы хранили до новой жатвы. Марена не подступится, пока эти кусочки лежат в чуровом куту: видишь, у нас есть хлеб! Кузнецы вострят серпы, женки выставляют на утренний мороз пряжу – чтобы выморозилась до снежной белизны. Подсекают в бору деревья для будущих построек. В лесах земли Деревской робко, но упорно стучали топоры: помня, как рыскали по лесам кияне в кольчугах, весняки еще боялись звуком выдавать свое присутствие, однако немало изб и клетей, весей и городков приходилось возводить заново. На северной окраине, на реке Норини, уже рубили бревна по повелению княгини Эльги: здесь она приказала строить новый город, откуда русский посадник будет управлять землей древлян. Ибо князей рода деревского, как она объявила, здесь никогда более не будет. Волею ее рухнул второй родовой покон земли Деревской, признающий право на власть лишь за потомком Дулеба, чтобы не возродиться более.