По мнению И. Фляйшхауэр, первая инициатива в советско-германском сближении принадлежит германскому послу в СССР В. Шуленбургу и относится к октябрю 1938 г. Эта инициатива являлась следствием размышлений Шуленбурга о том, что «необходимо воспользоваться изоляцией Советского Союза, чтобы заключить с ним всеобъемлющее соглашение…»

Вполне естественно желание посла улучшить отношения со страной, в которой работаешь. Но признаков позитивных откликов на инициативу Шуленбурга в Берлине не видно. Так что пока речь могла идти об инициативе чиновника, а не государства. Единственным последствием инициативы посла стала неофициальная советско-германская договоренность снизить накал взаимных оскорблений в печати.

Однако инициатива Шуленбурга не пропала даром, побудив чиновников МИДа и хозяйственных ведомств, подконтрольных Герингу, к обсуждению возможности советско-германского сближения и даже изложению аргументов в его пользу в серии официальных записок. «Геринг, с момента „судетского кризиса“ прослывший в окружении Гитлера „трусом“, был восприимчив к попыткам разрядить экономическую и политическую ситуацию и избежать будущих внешнеполитических конфликтов»[550]. Еще в декабре 1937 г. Геринг пригласил советского посла Я. Сурица и в ходе беседы сказал: «Я являюсь сторонником развития экономических отношений с СССР, и как руководитель хозяйства понимаю их значение»[551]. Они побеседовали о германском хозяйственном плане, а затем Геринг заговорил о вопросах внешней политики, заветах Бисмарка не воевать с Россией и ошибке Вильгельма II, который эти заветы нарушил.

Тяжелое положение, в которое Гитлер вверг немецкую экономику, представляло собой благодатную почву для бесед подобного рода. Ибо правительство рейха лихорадочно искало выход из экономического кризиса. 13 декабря министр пропаганды Йозеф Геббельс в частном порядке записал, что «финансовое положение рейха… катастрофические. Мы должны искать новые пути. Дальше так не пойдет. Иначе мы окажемся на грани инфляции»[552]. Выходом из кризиса бюрократической экономики для нацистов были не поиски мира, а внешняя экспансия. Только Гитлер еще не решил, в каком направлении теперь ее вести.

К 1 декабря 1938 г. совещания дипломатов и хозяйственников привели сторонников сближения с СССР в германском МИДе к выводу, что во время рутинного продления советско-германского торгового договора надо бы «прозондировать русских относительно нового товарного кредита… Предоставление такого кредита оправдывалось бы тем, что в настоящий момент сделка с Россией имела бы для нас особую ценность», — формулировал задачу К. Шнурре, который отныне станет «мотором» советско-германского сближения в немецком МИДе. Его идея заключалась в том, чтобы обещать русским кредит, за который получить столь остро необходимое Германии сырье. Но вот проблема: деньги для СССР нужно выделить сейчас, а выгоду получить потом. Инициатива Шнурре не учитывала этого обстоятельства, которое хорошо понимали Геринг и Геббельс. Немецкий кредит мог стать платой за политическое невмешательство СССР в условиях немецкой экспансии, которая могла бы предоставить ресурсы для выхода Германии из острого экономического кризиса. Пока такая комбинация не созрела, инициатива германских дипломатов холодно воспринималась их собственным начальством.

При продлении договора 16 декабря 1938 г. Шнурре сообщил заместителю советского торгпреда Скосыреву, что Германия готова предоставить кредит в обмен на расширение советского экспорта сырья. Эти предложения стали точкой отсчета советско-германского сближения — пока неустойчивого и ничем не гарантированного.

Германская кредитная инициатива была экономически выгодна и вызвала отклик. Договорились, что 30 января в Москву отправится небольшая делегация во главе с Шнурре.

Тут на арену вышел и Гитлер. На новогоднем приеме глав дипломатических миссий 12 января 1939 г. он внезапно подошел к советскому послу А. Мерекалову, «спросил о житье в Берлине, о семье, о поездке в Москву, подчеркнул, что ему известно о моем визите к Шуленбургу в Москве, пожелал успеха и попрощался»[553]. Такого прежде не бывало. Расположение фюрера к советскому послу вызвало фурор в дипломатическом корпусе: что бы это значило!? Но такую демонстрацию Гитлер считал максимумом публичной огласки своих намерений, на которые он мог пойти без ответных выражений симпатии с советской стороны. А их не было. Поэтому когда сообщения о поездке Шнурре просочились в мировую печать, Риббентроп запретил визит, переговоры сорвались, что на некоторое время убедило Сталина в несерьезности экономических намерений немцев (о «политической основе» речи еще не шло).

Но Шуленбург не оставил надежд. Прочитав доклад Сталина на съезде партии, посол интерпретировал его в духе своей идеи: «ирония и критика были значительно сильнее направлены против Англии…, нежели… против Германии»[554].

1 апреля Гитлер обрушился в своей публичной речи на тех, кто «таскает каштаны из огня» чужими руками. Это было повторение образа из речи Сталина, но только в переводах на западноевропейские языки. Сталин осуждал тех, кто любит загребать жар чужими руками. Имелись в виду англичане и французы. Эту мысль доложили Гитлеру, и он решил использовать сталинский пассаж для шантажа Запада — на ваши гарантии можно ответить взаимопониманием со Сталиным.

1 апреля пришла еще одна новость, которая по существу ставила крест на политике «Народного фронта» — пала Испанская республика. К тому же и неудача идеи «Антимюнхена» еще раз больно ударила по политике Литвинова, которая и так дышала на ладан. В это время Сталин дал Литвинову последний шанс реанимировать старую стратегию «коллективной безопасности». Политика гарантий, как казалось, создавала для этого неплохие предпосылки.

15 апреля со ссылкой на речь Сталина на съезде (тогда ее никто не воспринимал как призыв к дружбе с Гитлером) англичане предложили СССР также дать гарантии Польше. 17 апреля СССР выдвинул контрпредложение: «Англия, Франция и СССР заключают между собой соглашение сроком на 5-10 лет со взаимным обязательством оказывать друг другу немедленно всяческую помощь, включая военную, в случае агрессии в Европе против любого из договаривающихся государств». Такая же помощь должна быть оказана «восточноевропейским государствам, расположенным между Балтийским и Черным морями и граничащим с СССР, в случае агрессии против этих государств»[555].

Получив советские предложения, в Лондоне и Париже стали думать. У. Черчилль полагает, что «если бы, например, по получении русского предложения Чемберлен ответил: „хорошо, давайте втроем объединимся и сломаем Гитлеру шею“, или что-нибудь в этом роде, парламент бы его одобрил, Сталин бы понял, и история могла бы пойти по иному пути. Во всяком случае, по худшему пути она пойти не могла»[556]. Поддержал бы парламент такую политику? В то время более страшным вариантом казалось проникновение СССР в Восточную Европу. Что и случилось в 1945 г. Политика, за которую выступал Черчилль, могла реализоваться только в случае войны, а Чемберлен надеялся достичь успеха дипломатическими комбинациями и войной нервов (которую уже проиграл в 1938 г. в Мюнхене). В дневнике Чемберлен с тревогой писал: «Шансы Черчилля улучшаются по мере того, как война становится более вероятной, и наоборот»[557].