Это оказался не рынок и не театр, а храм; я догадалась об этом, увидев над головами воздвигнутый в центре серебряный алтарь, сверкавший в лучах света, падавшего сквозь вертикальные щелевидные окна в куполе. Над алтарем стоял жрец в синей маске и синем балахоне, расшитом серебряными блестками. Остальная часть обширного помещения была погружена в полумрак. Как видно, в храме должна была состояться какая-то церемония, но то ли до начала оставалось еще достаточно времени, то ли горожане не отличались религиозным рвением, но народу внутри пока было не очень много. Я успела заметить, что все верующие стоят по своим секторам, границы которых выложены выпуклым белым камнем на черном полу. Служба была общей для всех каст, и все же они не должны были смешиваться.

Больше я ничего не успела рассмотреть, ибо вокруг меня послышались возмущенные возгласы, быстро переросшие в гневный гул. Я испуганно огляделась. Стоявшие поблизости явно не отличались ни богатством, ни высокой кастовой принадлежностью, однако пятились от меня, как от заразной, гневно тыча в мою сторону пальцами и что-то визгливо выкрикивая. У некоторых от усердия даже слюна летела изо рта. «Осквернение!… Оскорбление!… Крылатая в храме Неба!…» — различила я.

— Извините! — воскликнула я, осознав свою роковую ошибку. — Я не знала, что это нельзя! Я не здешняя! Я уже ухожу!

Но уйти мне не дали.

Брезгливо раздвигая оборванцев, ко мне уже направлялась храмовая стража — в синих плащах и серебряных шлемах, с зазубренными мечами в руках (по-моему, эти мечи должны были символизировать молнии). Я попыталась прорваться к выходу, но те, кто только что пятился от меня, внезапно переменили намерение и стали хватать меня за руки, за плечи и с некоторой робостью за крылья. Пока я отбивалась от них, подоспели стражники, заломили мне руки за спину и крепко их связали.

Из храма меня отвели прямиком в тюрьму. Она располагалась неподалеку, как, впрочем, и все в этом небольшом городе. Здание тюрьмы было не круглым, но с закругленными углами. На входе храмовая стража передала меня тюремщикам, облаченным в простые серые одежды.

Камера представляла собой каменный стакан высотой в семь локтей, закрывавшийся тяжелой решеткой на петлях сверху. В полу зала, куда меня ввели, было множество таких стаканов; сверху, прямо по решеткам, прогуливался стражник. Он поднял одну из решеток, мои конвоиры спустили вниз лестницу, развязали мне руки и велели спускаться.

Когда я достигла пола, точнее, месива из гнилой соломы и вонючего тряпья, лестницу втянули наверх.

Не знаю, сколько времени я там провела, — сами понимаете, оно в таких условиях тянется долго. Впрочем, я старалась не предаваться отчаянию, а продумывала линию защиты. Раз уж меня арестовали официальные органы правопорядка, должен быть суд, не так ли? С точки зрения логики, моя позиция выглядела беспроигрышной. Я чужестранка, я не знаю местных законов, я нарушила их случайно и искренне сожалею. Кроме того, я сама стала жертвой преступных посягательств и хочу дать показания против рацаха Зак-Цо-Даба…

В общем, прошло несколько часов. И вот решетка со скрипом поднялась, мне спустили лестницу. Наверху меня встретили профессионально равнодушными взглядами трое стражников. Один — гантрус по происхождению и двое местных.

— Раздевайся, — буркнул гантрус.

— Чего? Это еще зачем?

Он посмотрел на меня не столько гневно, сколько удивленно, но, как видно, снизошел к моему иностранному акценту и пояснил:

— Такой обычай. Подсудимый предстает перед судьей нагим, показывая, что ему нечего скрывать.

Ну, обычай так обычай. Все, что мне стоило скрывать, здесь уже видели. Хотя лучше бы, конечно, пришлось следовать такому обычаю летом — правда, от моего скудного одеяния все равно тепла немного… Я уже расстегнула рубашку, но чертов Зак-Цо-Даб все еще стоял у меня перед глазами, и я предпочла уточнить:

— Гантруские судьи ведь не приступают к своим обязанностям, пока не закончится брачный сезон?

— Разумеется, — возмущенно фыркнул стражник. — Гант-Ру — цивилизованная страна, ты что, считаешь нас дикарями?

— Нет-нет, — заверила я его, продолжая раздеваться.

— Давай сюда. — Он протянул руку за моими вещами. — Получишь назад, если приговор будет в твою пользу.

Мне сковали руки за спиной поверх крыльев и по винтовой лестнице отвели наверх, в зал суда. Собственно, это был не зал, а небольшая комната. Как я поняла, гантруское судопроизводство не предполагает зрителей. Прокурора и адвоката тоже не было. Я поднялась на круглый деревянный помост перед подковообразным столом судьи, как бы отгораживающим его от остального мира.

Я приготовилась защищаться, но разбирательства как такового не было. Судья, старый морщинистый гантрус с мохнатыми седыми бровями, сразу зачитал мне обвинительное заключение, по которому мне инкриминировалось оскорбление богов и аньйо. Как я поняла по цитировавшимся им текстам, крылатые виновны уже тем, что они — крылатые. Своими крыльями они оскорбляют и Небо, претендуя на привилегии небесных существ, и Землю, не довольствуясь уделом существ земных. Поэтому они прокляты и Небом, и Землей. Сам факт крылатости, впрочем, у гантрусов преступлением не считается, он всего лишь обрекает на положение презираемого изгоя, не имеющего прав даже низшей касты. Но, войдя в храм Неба, да еще во время службы («Служба еще не началась!» — пыталась возразить я, но судья меня не слушал), я совершила святотатство и должна быть подвергнута «очищению водой». После всех его грозных формулировок эта звучала не слишком страшно, и я расслабилась. Должно быть, какой-то религиозный обряд. Что-то вроде ритуального омовения, какое совершают ранайские священнослужители при посвящении в сан.

— Очищение совершится с первым лучом солнца грядущего дня. Увести, — распорядился судья, так и не давший мне произнести ни слова в свое оправдание. Кстати, говорил он обо мне в третьем лице, словно меня тут не было.

— Стойте! — крикнула я. — Я хочу сделать заявление! Судья жестом остановил стражников.

— Я прибыла из-за океана и не знаю местных правил…

— Незнание закона не освобождает от ответственности, — сразу же поскучнел судья. Стражники взяли меня за локти.

— Я заявляю о преступлении, совершенном рацахом Зак-Цо-Дабом!

Судья живо заинтересовался, даже морщины его разгладились на щеках и собрались на лбу. Он вновь остановил стражников и велел мне продолжать.

Я рассказала, что случилось после того, как я присела отдохнуть на крыльце рацаха. Меня, правда, смущало, что пришлось рассказать и о зарубленных мною слугах — я не сказала, что убила, сказала, что ранила их, — но ведь они нападали на меня с оружием! Должно же даже у крылатых быть элементарное право на самозащиту?

Судья тщательно записал мои показания, особенно дотошно расспрашивая о деталях интерьера дома и даже об анатомических подробностях голого рацаха. Я поняла, что все эти детали нужны для доказательства правдивости моих слов.