— Ваше превосходительство!

— Уйди! — заревел на денщика Муравьев, бросаясь к стоявшему наготове вельботу с «Иртыша». — Давай, братцы! Греби, родненькие!

В сердце у него еще поднимало змеиную голову опасение за ту исключительно неловкую ситуацию, которая ждала его на борту в случае неудачного исхода, но весла уже пенили воду, и мичман, сидевший на корме, уже отсчитывал мерным голосом ритм:

— И раз! И два!.. И раз! И два!..

Скоро самый зоркий матрос разглядел на «Байкале» какую-то суету.

— Руками машут, ваше превосходительство, — указал он вперед.

— Как машут? Почему машут? — привстал с мокрой банки Муравьев.

— Не могу знать почему. Даже на вантах.

— О, Господи… — замирая сердцем, проговорил генерал. — Неужели все-таки… А ну, покричи им!

— Что покричать?

— Спроси их!

— Что спрашивать, ваше превосходительство?

Вместо ответа Муравьев сам для чего-то замахал руками над головой и, не помня себя, не в силах уже терпеть, крикнул в сторону корабля:

— Нашел?!

С борта что-то закричали в ответ, но разобрать слова не было никакой возможности.

— Что?! — срывая голос, продолжал Муравьев. — Не слышу!

Ответный крик снова унесло ветром.

— Тихо! — заревел генерал на гребущих матросов. — Стой!

— Весла на валек! — звонко отдал команду мичман, удивительным каким-то чутьем уловив торжественную неповторимость момента.

Все весла взмыли вертикально вверх над вельботом, и тот ощетинился ими, словно неизвестно откуда выросший посреди моря небольшой лес.

Муравьев поднялся на ноги. Вельбот стоял ровно, почти не покачиваясь на едва заметной волне. Наступила полная тишина, в которой слышалось одно усталое дыхание матросов. Огромные сверкающие капли, казалось, тоже замерли на веслах, не спеша падать, и звуком своего падения разбивать эту невероятную тишину.

— Сигналят, ваше превосходительство, — негромко сказал мичман, глядя на разноцветные флажки, побежавшие вверх по флагштокам.

— Читай, родной, — выдохнул Муравьев.

— Устье реки… судоходно… — медленно, почти по слогам, проговорил мичман, не сводя взгляда с ползущих флажков. — Между островом… и материком… обнаружен… пролив.

— Нашел.

Генерал в одном своем сапоге и расстегнутом мундире стоял в окружении сверкавших на солнце весел, губы его что-то шептали, волосы теребил морской легкий ветер, а сам он больше не скрывал слез.

Летом 1849 года команду «Байкала» в Амурском лимане спасла оспа. Забравшиеся на палубу гиляки присмирели в то же мгновение, как только увидели изрытое оспинами лицо командира. Не пушки, не ружья, не штыки и не кортики решили исход сражения, но та самая болезнь, из-за которой все ранние годы Невельского были омрачены холодностью его матушки Федосьи Тимофеевны.

Завезенная европейцами оспа свирепствовала на Сахалине, уничтожая гиляков целыми поселениями, и характерные отметины на лице были им хорошо знакомы. Однако теперь они впервые увидели эти следы на живом человеке. Самые ловкие из них могли сразиться один на один с медведем, снискав себе славу отчаянных смельчаков, но одолеть саму смерть никому из них еще не доводилось. Стоявший у мачты с кортиком над головой человек справился с темной хозяйкой, и это сводило к нулю все шансы обычных людей победить его в поединке.

Сложившие на палубу оружие гиляки признали в Невельском особое существо, и все дальнейшие действия русских моряков по исследованию лимана прошли уже при полной и всеобъемлющей их поддержке. Через казака Юшина и спасенную девушку Тымгук им удалось объяснить, что время их бесправной покорности перед беглыми каторжниками прошло. Отныне все эти земли защищал закон, и никто более не имел права безнаказанно чинить зло ни гилякам, ни вообще кому бы то ни было. Невельской призвал местное сообщество объединяться и давать отпор любому беззаконию. Воодушевленные гиляки, до тех пор не осмеливавшиеся оказывать серьезное сопротивление людям Гурьева, несколько раз в то лето наносили чувствительный урон беглым, когда те по старой памяти являлись к ним за продовольствием и за девушками.

Тымгук указала судоходный фарватер лейтенанту Казакевичу, именно помогая морякам скрыться от преследования большого отряда каторжных. Узнавший об этом Невельской отменил выходы на промеры малыми группами, собрал большой хорошо вооруженный отряд и на трех шлюпках сам отправился на поиски пролива между матерым берегом и Сахалином. «Байкал» остался на рейде под прикрытием своих пушек и постоянно курсировавших вокруг него гиляцких лодок. 22 июля в результате почти двухнедельной тяжелой работы по поиску глубин пролив был наконец найден, и командир вернулся на транспорт.

После памятной встречи с генерал-губернатором в бухте Аяна «Байкал» направился в Охотск, откуда Невельской с офицерами по сухому пути перебрался в Якутск. Там они пробыли до ноября в ожидании, когда встанет река Лена, и уже по зимнику прибыли в Иркутск. Здесь Невельской был представлен недавно прибывшей со своим дядей из Петербурга Екатерине Ивановне Ельчаниновой, которая ответила отказом на его немедленное предложение руки и сердца.

Ситуация для Невельского осложнялась еще и тем, что под давлением партии Нессельроде в Петербурге поставили под сомнение доклад, отправленный им из Аяна, а его решение идти к устью Амура без приказа сочли дерзким и подлежащим наказанию. В 1848 году, пока «Байкал» шел вокруг света, А. И. Чернышев получил пост председателя Государственного совета Российской империи, что значительно усилило позиции противной Невельскому и всем, кто за ним стоял, политической группы. Тем не менее указом от 6 декабря 1849 года Г. И. Невельской за его поход на Камчатку был произведен в капитаны 2 ранга. В этот же день Н.Н. Муравьева официально утвердили в должности генерал-губернатора Восточной Сибири, а В. Н. Зарин, едва не насильно удерживавший все это время в Иркутске экспедицию подполковника Агте, удостоился чина действительного статского советника. Лейтенант П. В. Казакевич все того же 6 декабря 1849 года получил звание капитан-лейтенанта.

В Петербурге, куда Невельской прибыл в конце января 1850 года, его ждал более чем холодный прием со стороны многих виднейших лиц государства. Члены Особого Комитета под председательством графа Нессельроде настаивали на его разжаловании в матросы, однако уже в следующем месяце он получил производство в капитаны 1 ранга и был снова направлен на отдаленный Восток с твердым приказом не касаться на сей раз устья Амура.

Следуя своей тактике, уже оправдавшей себя годом раньше, он снова пренебрег официальными указаниями и 1 августа 1850 года основал на берегу Амура Николаевский пост, подняв там государственный флаг и объявив о суверенитете России над этими землями.