омерзительные богохульства»). Через тридцать лет Элизабет Нэпп появится в эпической «Магналии» Коттона Мэзера, к тому времени ее случай станет культовым и войдет в число четырнадцати сверхъестественных чудес невидимого мира. При других обстоятельствах состояние детей из дома Пэрриса тоже могло бы вызвать исключительно сострадание, и их история не вышла бы за пределы деревеньки Салем[132]. Уиллард никого не винил, однако вытащил из того давнего эпизода дополнительный материал для своих проповедей. Дьявол неспроста нацелился на Гротон. Местные жители должны были разобраться, что они такого натворили, чтобы сатанинское копыто ступило на их землю, и всем вместе его выпроводить. В 1692 году Сэмюэл Уиллард одним из первых в Массачусетсе понял мучения Сэмюэла Пэрриса, которому точно так же пришлось спрашивать себя, чем он навлек такое несчастье на свой дом.

Через четыре года после случая с Нэпп на Гротон напали индейцы и сожгли часть города[133]. Уиллард с семьей бежал в Бостон. Неутомимый пастор с голосом словно мед, уже публиковавшийся, без труда нашел работу. Он только начал сотрудничать с третьей церковью, когда в 1677 году в молельню ворвались несколько квакерш, полуодетых, с растрепанными волосами и черными от золы лицами – они учинили «величайший и удивительнейший переполох» на памяти Сэмюэла Сьюэлла [23]. Через десять лет Андрос отобрал у Уилларда приход, самый богатый в Бостоне, и отдал его англиканской церкви. Таким образом, за короткое время светловолосый священник с правильными чертами лица, уравновешенный и логически мыслящий, с глубоко философским складом ума, на собственном опыте познал, что такое вторжение – демонов, индейцев, квакеров и англикан. У него имелись причины стать консерватором, как ни у кого другого. Его кафедра была осквернена «Книгой общественного богослужения»[134]. Его молельню обратили в пепел. Похоже, тогда он имел дело если не с дьяволом, то с неким духом под его началом.

Уиллард заседал в правлении Гарварда вместе с Инкризом Мэзером. Он с радостью поддержал его текст, ставивший под сомнение методы суда, но не подрывавший авторитет его вердиктов. Ему, однако, хотелось сказать больше, чем могло уместиться в предисловии к эссе коллеги. Еще до октября Уиллард написал несколько страниц и выбрал единственный доступный знаменитому массачусетскому пастору способ поделиться с миром своими мыслями: старый добрый самиздат. Тираж передавался из рук в руки и был посвящен Ф. И. и Дж. О. – двум обвиненным колдунам, которым священник помог бежать. Писал Уиллард, чтобы не осуждать, но просвещать. Текст представлял собой вымышленный диалог двух здравомыслящих оппонентов, работающих с одними и теми же источниками, и был напечатан анонимно в Бостоне с поддельными филадельфийскими выходными данными.

В «Некоторых разрозненных размышлениях о наших сегодняшних дебатах по поводу колдовства» некие С. и Б. – предположительно Салем и Бостон, так как бостонцы в какой-то момент начали дистанцироваться от своих соседей-селян – соглашаются по двум пунктам. Во-первых, в Новой Англии свирепствует эпидемия колдовства. Во-вторых, оба они недовольны вероломным агрессивным судом. Уиллард снова касается вопросов, поставленных в предисловии к работе Мэзера, но идет гораздо дальше и предупреждает об опасности свержения государственной власти. Только судебное ограничение может его предотвратить. С. возражает: но тем временем добрые люди легко могут быть принесены в жертву дьяволу! [24] Б. напоминает собеседнику, что кто бы в итоге ни оказался виновен, на кону стоят более серьезные вещи. На этих страницах – а больше нигде он этого сделать не мог – Уиллард ставит под сомнение доказательства, предъявленные в суде. Сверхъестественному, уверяет Б., не место в земном зале суда. Заколдованы, одержимы или же то и другое – в любом случае девочки заодно с дьяволом. Как еще они могут делать свои жутковатые предсказания, сообщать о событиях, происходивших до их рождения, или обвинять людей, которых никогда не видели?

Б. что, правда хочет «полностью признать недействительными показания наших пострадавших?» – интересуется С. Да, Б. именно этого и хочет. Как может дезориентированный, расстроенный человек считаться адекватным свидетелем или свидетельствовать против людей, которых знать не знает? И как судьи могут доверять свидетелю, который даже не встречается с заключенным в суде, как того требует закон? («Это потому, что ведьмы валят бедняжек с ног своими отравленными глазами», – объясняет С.) Правило двух свидетелей должно быть принципиальным, напоминает Б., но С. с ним не согласен. «Если один говорит, что видел львов в Африке в прошлом году, а другой приходит и говорит, что видел там львов в этом году, – так что и время другое, и львы наверняка не те же самые, – разве не достаточно здесь свидетельства только одного из них?»

Хотя ни один из них не присутствовал на процессах, С. уверяет Б., что ни один подозреваемый не попал в тюрьму исключительно на основе призрачного свидетельства. Б. думает иначе. С. утешает его, что испытание касанием и «дурной глаз» никогда не подводят. Б. сомневается в обоих методах[135]. Но как же крещение, сборища, обряды? – настаивает С. И снова Б. интересуется, как признавшаяся ведьма может дать правдивые показания. «Ты правда веришь, что все обвиненные – ведьмы?» – задает он провокационный вопрос. Потому что в этом случае масштаб заговора кажется неправдоподобным. С. думает так же, в итоге Б. пытается убедить его, что обвинители либо лгут, либо введены в заблуждение. И в конце концов два спорщика хотя и со страхом, но соглашаются друг с другом не соглашаться. С. не может удержаться от прощального выпада. «Ты великолепный адвокат ведьм», – сообщает он Б., который лишь вздыхает. Он уже слышал данное обвинение. Этот ярлык прилипал к любому, кто до начала октября смел усомниться в правильности действий суда.

Насколько часто Уилларда клеймили этими словами и насколько часто выставляли на посмешище за его взгляды, стало понятно из другой работы, которая начала передаваться из рук в руки (причем количество рук было крайне невелико) 8 октября. Благодаря ей мы больше узнаем о том, чего пастор не мог высказать, но что повсюду обсуждалось в ту осень. Автором был тридцатичетырехлетний торговец Томас Брэттл, сын одного из богатейших людей Массачусетса, выпускник Гарварда, склонявшийся в сторону англиканства [25]. Брэттл писал неназываемому пастору, который прямо посреди бушующей бури интересовался его мыслями. И Брэттл вдумчиво их ему поставлял. У него было на редкость удачное для этого положение: один из самых начитанных в Массачусетсе людей, он не занимал ни церковных, ни государственных постов. Хорошо зная судей, он притом не имел семейных связей с администрацией Фипса. Как многие бостонские пасторы, Брэттл занимался наукой. Но, в отличие от них, внимательно следил