девочкам, как власти, не много и тяжело работавшим судьям, как Мэзеры, но мужьям, что не поверили женам и сбили их с пути, а еще Джону Уилларду и Джону Проктеру, проявившим столько благородства в последние минуты жизни, а еще – самой Новой Англии[136]. И только он один высказал несколько более глубоких опасений. Как сможет кто-либо из вовлеченных в процессы потом «вспоминать о них без ужаса и содрогания?» Эта мысль пугала его, предвидевшего, что Новой Англии никогда уже не смыть с себя это пятно.

Брэттл знал, что будущее суда – один из главных вопросов законодательной ассамблеи, начинавшейся 12 октября, через четыре дня после его послания. Он надеялся, что ассамблея распустит суд. Если же нет, «я думаю, можно заключить, что Новой Англии пришел бесповоротный конец». Прямо перед встречей Фипс получил второе мнение, которое запрашивал в Нью-Йорке. Тамошнему протестантскому духовенству было задано восемь коротких вопросов, двигавшихся от глобального «Существуют ли ведьмы?» к частностям. Какое доказательство служило поводом к осуждению, какую роль играли безупречная репутация или предыдущие нарушения закона, было ли призрачное свидетельство достаточным для обвинения? Отсюда ясно, что являлось камнем преткновения: не только у Брэттла возникли вопросы к деревенским девочкам. Не могли бы французский гугенот и три голландских кальвиниста объяснить, как этим созданиям, ежедневно отбивавшимся от дьявольских атак, удалось сохранить такое на удивление прекрасное здоровье?

Нью-йоркские и массачусетские пасторы общались на одном языке – латыни [26]. Будучи кальвинистами, они сходились во взглядах. Ньюйоркцы показали запрос из Массачусетса одному чрезвычайно образованному идеалисту, молодому выпускнику Тринити, недавно прибывшему в город служить капелланом в английских вооруженных силах, и единственному на тот момент англиканскому священнику в провинции[137]. Все согласились: конечно, хитрый дьявол прибег ко «лжи, чудесам, обещаниям, мнимым или реальным чувственным излишествам, славе, богатству и другим бесчисленным соблазнам» [28]. Кого-то он вовлек в сделку: именно подобный договор и определял колдовство. Что касается предыдущих правонарушений и кристальных репутаций, то тут у пасторов были новости, которые больше понравились бы покойной Саре Гуд, чем покойной Ребекке Нёрс. Плохие поступки нематериальны. Даже хороший человек может найти причину не любить соседа. А хорошая репутация мало чего стоит. И снова экспертная комиссия назвала призрачное свидетельство недостаточным для осуждения. Опираться лишь на него «очень опасно». Что же до девочек, их отменное здоровье не должно вводить в заблуждение. Дьявол, объясняли нью-йоркские пасторы, мог позаботиться о том, чтобы его жертвы делались все сильнее под влиянием чар, требуя и поглощая «больше питания, чем прежде». Он работал как стероид и мог обратить вспять все следы наносимых им мучений.

Ответ пришел в тот момент, когда судья Сьюэлл читал «Чудеса невидимого мира» Коттона Мэзера. Автор спешил закончить книгу к началу октябрьской законодательной сессии и успел как раз вовремя. 11 октября и Сьюэлл, и Стаутон оценили точность его описаний, во всех возможных отношениях отличавшихся от версии Брэттла. Они также сообщили публике, что труд Мэзера выполнен по распоряжению губернатора. Фипс был на связи с ними или с самим Мэзером, когда на следующий день писал в Лондон – впервые – об эпидемии сверхъестественного, обуявшей Новую Англию. Губернатор основал специальный суд по совету Стаутона. Сам он отсутствовал в провинции почти все это время. Вернулся же Фипс в кошмар. Многие проклинают судей. Более того, дьявол начал притворяться невинными людьми. По этой причине губернатор приостановил дальнейшие разбирательства и запретил новые аресты во всех возможных случаях. Он особенно подчеркивал, что сделал это исключительно по собственной инициативе, не дожидаясь, пока его об этом попросят. Ситуация взрывоопасная. Страдают интересы короля. Скандал может сместить молодую развивающуюся администрацию. Некоторые госслужащие выходят за рамки своих полномочий, и он с сожалением сообщает, что кое-кто из обязанных служить короне наилучшим образом действовал необдуманно. Враги Фипса используют колдовство, чтобы плести против него свои интриги – дело достаточной важности, чтобы упомянуть о нем дважды. Те, кто предпочитает старую хартию и завидует его назначению, не упустят возможности очернить его имя. Он ожидает указаний их величеств.

Только теперь английские власти получили официальную информацию о колдовстве в Массачусетсе. Октябрьское письмо Фипса, помимо прочего, было насквозь лживым [29]. Он отсутствовал вовсе не так долго. К тому же создается ощущение, что писал он из Швеции, а не из Бостона: детали губернатор позаимствовал из описания шведского бедствия Коттоном Мэзером. Он настаивал, что суд руководствовался только фактическими доказательствами – это неправда, как подтверждали Брэттл, Дейн, Уиллард, Уордуэлл и позднее даже Лоусон. (Фипс все время говорил о «колдовстве или одержимости», но не мог слишком напирать на последнее, учитывая все произошедшее. Один голландский пастор потом назовет массачусетскую эпидемию «притворным колдовством или неизвестной хворью».) Вряд ли Фипс действовал без чьего-то настояния, причем срочного; ему регулярно писали Нёрсы. Его гораздо меньше волновала защита невинных подданных их величеств, чем собственное неустойчивое политическое положение. Он тоже чувствовал, что плетется заговор: во всем хотят обвинить его! Ради общественного порядка он запретил любые публикации на тему колдовства, «потому что я вижу вероятность разжигания неукротимого пожара» (подобное уже случалось в Массачусетсе: один энергичный печатник в 1690 году умудрился выпустить новостную листовку, чтобы не допустить появления лживых сообщений. Через четыре дня он уже сидел под стражей)[138]. Заявление, будто Фипс ждал указаний, – бессмысленное, если не лицемерное. Письма между двумя мирами приходили, было замечено, «как рождаются слоны: примерно раз в два года» [31]. И если он действительно решил распустить суд и остановить разбирательства, то почему-то не уведомил об этом ни своего вице-губернатора, ни своих законодателей.

Запрет публикаций, кроме того, касался только тех изданий, на обложках которых не стояло имени «Мэзер». И «Вопросы и ответы о колдовстве», и «Чудеса невидимого мира» быстро ушли в печать, искусно датированные 1693 годом. «Чудеса» можно считать первой в Америке «мгновенной книгой». Она заявляла о себе как «публикуемая по специальному распоряжению его сиятельства Губернатора». Издателем был Бенджамин Харрис, который хорошо справился с «Памятными знамениями», но плохо – с новостной листовкой в 1690 году. Харрис, без сомнения, был в восторге: он узнавал будущий бестселлер с первого взгляда. Стаутон написал предисловие, в котором предстал слегка удивленным, но чрезвычайно польщенным. Какое своевременное произведение, как аккуратно и сдержанно написано! Главный судья был, в частности, благодарен за нечеловеческие усилия Мэзера, «учитывая место, которое я занимаю в суде, назначенном для заслушания и решения, все еще трудясь на разбирательствах дел лиц, обвиняемых и осужденных в колдовстве» [32]. Особенно же он ценит отсылку