и постепенно отделался от этой дурной привычки. После того как я послал Вам свои замечания и, вспомнив из-за них про Бирса, я вытащил его «Солдат и штатских». В его произведениях я замечаю полнейшее отсутствие сочувствия к людям. Рассказы его по-своему прекрасны, но причиной тут вовсе не изящество стиля; я бы сказал, что их отличает металлический и интеллектуальный блеск. Они обращены к уму, а не к сердцу. Да, конечно, они воздействуют и на нервы, но в психологическом, заметьте, а не в эмоциональном плане. Я, кстати, большой его поклонник и всегда с удовольствием читаю его вещи в воскресных выпусках «Экзаминер».

Письмо из «Вестерн-пресс» нельзя назвать иначе, как многообещающее. Несомненно, Ваша работа произвела на них сильное впечатление. Буду рад прочесть эту статью. Жаль, что они платят так мало, но Вы можете, как и многие, получить больше, если подготовите сборник и опубликуете его в виде книги. Какую область (я имею в виду, какие газеты) охватывает этот синдикат?

С Вашей стороны очень любезно уступить мне ведущую роль на «западе», но я ни в коей мере этого не заслуживаю; наш стиль, метод и т. д. настолько сильно отличаются, что это попросту нелепо. Но мы поступим как Антоний и Октавиан — поделим мир между собой. Как Вы считаете? Должен признаться, письма Ваши действуют освежающе, в них чувствуется личность и своеобразная личность. Вы, во всяком случае, не затеряетесь в толпе. Сильная воля поможет всего добиться — а я убежден, что у Вас она есть, — почему же упорные занятия не взять себе в привычку? Такой вещи, как вдохновение, не существует, да и гениальности во многом тоже. Упорный труд при благоприятных условиях заменяет то, что иные называют вдохновением, и дает возможность развиться крупице гениальности, если она есть. Труд — это удивительная вещь и сдвигает куда больше гор, чем вера. Собственно говоря, труд — это законный отец веры в себя…

Это хорошо, что вы понимаете преимущества отсутствия богатства, и Вам, судя по всему, это идет на пользу. Меня богатство превратило бы в короля гуляк, и я в тридцать лет умер бы от пьянства, если бы еще раньше не погиб в результате несчастного случая.

У нас много общего. Я тоже работал как вол, а ел за четверых, но что касается работы, ни одна душа не скажет, что Джек Лондон хоть от чего-то уклонялся. Мне ненавистна сама мысль о такой напрасной трате времени…Моя самая большая слабость — это стремление изучать человеческую природу. Не признавая бога, я сделал предметом своего поклонения человека и, конечно, успел узнать, как низок он может быть. Но от этого мое уважение к нему только возрастает, потому что это позволяет отчетливее увидеть те гигантские высоты, на которые он может подняться. Как он мал и как он велик! Но эта слабость — это желание обязательно докопаться до души каждого нового человека доставляло мне немало неприятностей.

В 1900 году я, вероятно, поеду в Париж, но до этого должны произойти большие события. Мне понравился присланный Вами рассказ. Ни сентиментальных излияний, ни истерик, и какой внутренний пафос! Разве можно не проникнуться сочувствием к миссис Анертон? Журналы наши настолько благопристойны, что я сомневаюсь, чтобы они напечатали такую рискованную и хорошую вещь. Их постоянная забота о том, чтобы не вогнать в краску невинную американскую барышню, отвратительна. И ведь ей разрешают читать газеты! Вы когда-нибудь читали сравнение, которое Поль Бурже провел между молодыми американками и француженками?..

ИЗДАТЕЛЬСТВУ ХОФТОН МИФФЛИН[23]

Окленд,

Калифорния 31 января 1900 года

Господа!

Отвечаю на Ваше письмо от 25 января с просьбой о дополнительных биографических сведениях. Мне придется пополнить мой прошлый рассказ, поэтому нижеследующее по необходимости будет отрывочным.

Мой отец родился в Пенсильвании, солдат, следопыт, лесоруб, охотник и любитель странствовать. Моя мать родилась в Огайо. Оба приехали на Запад, познакомились и поженились в Сан-Франциско, где 12 января 1876 года родился я. Но лишь небольшую часть самого раннего детства я провел в городе. С четырех до девяти лет я жил на разных ранчо в Калифорнии. Читать и писать я научился, когда мне шел пятый год, правда, я ничего об этом не помню. Я всегда умел читать и писать, и никаких воспоминаний о времени, предшествовавшем этому состоянию, у меня нет. Мои близкие говорят, что я потребовал, чтобы меня научили читать. Читал я все подряд, главным образом потому, что книг было мало и я радовался всему, что попадало мне в руки. В шесть лет, помню, я читал какие-то повести Троубриджа для подростков. В семь лет я прочел «Путешествия» Поля дю Шайю, «Плавания» капитана Кука и «Жизнь Гарфилда». Тогда же я проглотил все романы «Морской библиотеки», какие смог достать у женщин, и дешевые романы, которые брал у батраков. В восемь лет я читал Уйду и Вашингтона Ирвинга А также довольно много книг об американской истории. Нужно иметь в виду, что жизнь на калифорнийском ранчо не очень способствует развитию воображения.

Когда мне шел девятый год, мы перебрались в Окленд; теперь его население, по-моему, доходит до восьмидесяти тысяч, и за тридцать минут оттуда можно добраться до центра Сан-Франциско. Так я получил доступ в бесплатную библиотеку, и это было для меня главным. Окленд стал моим домом. Здесь умер отец, и здесь я живу с матерью. Я не женат: мир слишком велик, и его зов слишком настойчив.

С девяти лет если не считать посещения школы (я оплачивал его тяжелым трудом), я вел трудовую жизнь. Нет смысла перечислять, чем я занимался, — все это была черная работа, потому что ни одного ремесла я не знал. Разумеется, я продолжал читать. Никогда не бывал без книги. Мое образование было самым обычным, начальную школу я кончил в четырнадцать лет. Меня потянуло к воде. Пятнадцати лет я ушел из дому и стал жить на заливе. Между прочим, Сан-францисский залив — это не мельничный пруд. Я был рыбаком, устричным пиратом, матросом на шхуне, служил в рыбачьем патруле, был портовым грузчиком, в общем, искателем приключений на заливе — мальчишка по годам и мужчина среди мужчин. И всегда с книгой и всегда за книгой, когда