Но начал двигаться не папа, а что-то позади его святейшества: стеклянная рама за алтарем, установленная на стальных рельсах. Она медленно поднималась, пока не повисла в двадцати футах над головой Иоанна Павла, почти перекрыв исполинского Христа на «Страшном суде» Микеланджело.

Вздох пролетел по толпе, когда люди увидели, что содержит в себе рама. Католики преклоняли колено, некоторые вставали на правое, некоторые на левое, не зная, каков чин для этого беспрецедентного события. Православные делали поясные поклоны – метания; русские и другие славяне перед поклоном осеняли себя крестным знамением, греки и арабы сперва кланялись, потом крестились. Но православные епископы делали нечто совершенно свое. В унисон, словно заранее готовились к этому мгновению, они опустились на пол в земном поклоне, прославляя величайшую икону Господа.

Я никогда так не ощущал тишину этой капеллы. Воздух стал настолько плотным, что каждый звук выталкивался наверх, во внешнюю темноту, как дым конклава. На стене за плащаницей микеланджеловский Иисус поднял руку, словно повелевая времени остановиться. На потолке, в узкой полоске пустоты между протянутыми друг к другу пальцами Бога и Адама копилось напряжение. Все мироздание, стоящее снаружи, укутавшись в ночь, словно прижало ухо к стене капеллы и слушало.

Мне мучительно захотелось, чтобы здесь оказался Симон. Чтобы он увидел то, что предстояло увидеть мне. Сегодня Лучо все поставил на карту, словно в этом была единственная надежда для Симона. И сейчас все вокруг вибрировало мыслью, что надежда не напрасна.

Послышался голос. Архиепископ Новак, стоя перед алтарем капеллы, заговорил вместо нашего несчастного безгласного папы.

– Сегодня, – сказал он, – мы увидели замечательные тексты, в которых задокументирована история Святой плащаницы. И как всегда, мы возвращаемся к одному тексту, который стоит выше всех остальных. Священное полотно несет глубокое сходство с евангельскими описаниями страстей и смерти Господа. Его святейшество сказал, что христианство должно вновь задышать двумя легкими – восточным и западным, православием и католичеством, – и вот перед нами Христос, раненный копьем под ребра. Эта рану нанес римский солдат, словно предвосхищая приход католических рыцарей, которые однажды выкрали плащаницу из Константинополя. Четвертый крестовый поход – позорное пятно на истории христианской церкви. Его святейшество попросил за него прощения и выразил вековечное раскаяние католиков в той роли, которую мы в нем сыграли. Но сегодня его святейшество попросил меня зачитать всем присутствующим в этой капелле – особенно его собратьям-патриархам, и первому среди них, его всесвятейшеству Вселенскому патриарху Варфоломею, – новое специальное послание.

Я с любопытством привстал на носочки и попытался разглядеть человека, о котором говорил архиепископ, не в силах поверить в услышанное.

«Его собратья-патриархи».

«Первый среди них, его всесвятейшество».

Я знал, что Симон пригласил сюда патриарха Румынского. Но в древней иерархии патриархов еще выше его стоял Его Всесвятейшество Архиепископ Константинополя и Вселенский Патриарх, который уступал по рангу лишь папе. Такое было за пределами даже способностей Симона.

Новак открыл внушительного вида документ, скрепленный красной восковой печатью, и прочитал:

– «Дорогие братья и сестры, как вы знаете, Святая плащаница много веков почитается в католических церквях. Но еще двадцать лет назад она принадлежала итальянской королевской семье. Лишь со смертью бывшего короля, произошедшей в начале моего понтификата, Святую плащаницу передали, по его завещанию, Святому престолу. Я говорю это не для того, чтобы уменьшить степень причастности католической церкви к грехам тысяча двести четвертого года. Я говорю это ради одной подробности в завещании короля Умберто. Этот документ, вместо того чтобы передать плащаницу архидиоцезу Турина или католической церкви, вручает ее человеку, имеющему титул Верховного понтифика. То есть его королевское высочество завещал Святую плащаницу мне.

В качестве папы я обладаю полной, верховной и всеобъемлющей властью над всей нашей церковью, так что мои братья-католики, возможно, не усмотрят необходимости в разграничении, которое я сейчас провел. Но одно из различий, отделяющих нас от наших дорогих православных гостей, состоит в том, что православная церковь не принимает власти папы над его братьями-епископами. Поэтому, собираясь сделать свое заявление, я хочу дать ясно понять, что не навязываю свою волю другим епископам и они не обязаны подчиняться моим просьбам.

Нынешняя выставка показывает, что реликвия, известная на Западе как Туринская плащаница, на самом деле была выкрадена латинскими крестоносцами в тысяча двести четвертом году. Поэтому сегодня, в год восьмисотой годовщины этого беззакония, я признаю наше преступление и настоящим возвращаю Святую плащаницу ее законному хранителю, православной церкви».

В капелле установилась мертвая тишина. Сидевший во втором ряду кардинал Бойя заерзал в кресле. Но встал другой кардинал. Глаза представителей всего христианского мира обратились на кардинала Полетто, архиепископа Турина.

Полетто молча повернулся к православным. Поднял руки. И зааплодировал.

Все недоуменно смотрели на него. Но я понял. Я встал и тоже зааплодировал. Моему примеру последовал турецкий епископ. И наконец плотину прорвало. Начали хлопать миряне, архиепископы. Звук отражался от стен. Иоанн Павел поднял дрожащую руку и прикрыл ухо.

– Одну минуту, – сказал Новак, поднимая руки, чтобы восстановить тишину. – Его святейшество просит меня прочитать вам одно, последнее послание.

На этот раз его голос был взволнован.

– «Мои дорогие братья патриархи, прошу вас простить меня, что не могу встать и поприветствовать вас и произнести эти слова собственным голосом. Как вы знаете, близится окончание моего пребывания на Святом престоле. Святая плащаница побуждает нас размышлять о нашей бренности, и для меня большая честь, что Господь наш отвел мне двадцать шесть лет понтификата, тогда как своему пастырскому служению отвел только три. И все же пример Христа напоминает мне, чего можно достичь за очень короткое время. Это же доказали и наши предки, совместно выступив против иконоборчества. И я надеюсь, что и сегодня мы сделаем то же самое.

Поскольку я больше не в состоянии путешествовать, сегодня мой последний визит к вам. Потому сообразно будет воспользоваться этой возможностью, чтобы выразить мою надежду. Ни разу за эти двадцать шесть лет мне не позволялось встать рядом со всеми вами на молитву. И посему я спрашиваю: выйдете ли вы, братия, и встанете ли вы рядом со мной?»

Архиепископ Новак остановился и поднял взгляд. Все миряне выжидательно замерли. Папе никто не отказывал. Особенно этому папе.

Но на лицах священства я читал иное выражение. Мы всю жизнь защищали этого человека, поддерживали его, когда он взвалил на себя бремя своего сана. Стереть тысячу лет ненависти одним движением – слишком смело, даже для Иоанна Павла. Невыносимо будет видеть, как он потерпит поражение.