Великая пьянь захлестывала всю Московию. Только Иван Великий торчал тверезый и не качался. Не один Царь, но и откупщики бояре загребали несметные богатства, торгуя сивухой. Не брезговали брать откуп у Корчемного приказа святые отцы — блаженнейшие митрополиты и архимандриты. Знали христолюбивые прибыльщики: возьмешь откуп за десять тысяч рублев — огребешь все пятьдесят тысяч!

Со времен апостола Павла известно, что пьяницы Царства Божия не наследуют (Первое послание к Коринфянам, глава 6, 10), что алкаши будут просыхать вечно в геенне огненной.

Еще апостол Павел учил, что епископы и диаконы должны быть одной жены мужья, благочинны, не убийцы и не пьяницы (Первое соборное послание к Тимофею святого апостола Павла, глава III, 2–3,8).

Но для простого и несчастного люда делали евангелисты исключение: «Не Царям пить вино и не князьям — сикеру, чтобы, напившись, они не забыли закона и не превратили суда всех угнетаемых. Дайте сикеру погибающему и вино огорченному душею; пусть он выпьет, и забудет бедность свою и не вспомнит больше о своем страдании». И черный народ заливал горе зеленым вином, приговаривая, неистощимый на питейные прибаутки: «Первая — колом, вторая — соколом, а третья — мелкими пташечками», «Чарка на чарку — не палка на палку», «Без Троицы дом не строится», «Учетверить — гостей развеселить», «Пять — пей опять». И завивали горе веревочкой.

Некий европеец по имени Олеарий, посетивший Москву в XVII веке, увековечил в своих воспоминаниях («Путешествие в Московию», 1633–1639) русского пьяницу, коий пропил с себя всё до нитки — кафтан, рубаху, порты и, вытолкнутый взашей из кабака, жестом, исполненным грациозной стыдливости, сорвал у крыльца букет одуванчиков и прикрыл им срамоту, коего и Георгий Победоносец не мог одолеть.

По святым праздникам улицы и площади Белокаменной были усеяны пьяными, как мертвяками на поле Куликовом. Весь град святой становился кабаком, предаваясь зеленому змию. «Меня матушка плясамши родила, а крестили во царевом кабаке…»

Этакой пьяни не видел свет с той поры, как Ной, отец виноделия, впервые упился своим виноградным вином.

Великолепно придумал Господь: Ной один из мудрецов старцев спасся от Великого потопа и до того возненавидел воду, что изобрел вино.

Совестливые священнослужители, проповедовавшие против пьянства, были не в чести ни у отцов церкви, ни у светских властей. Откупщики-кровопийцы жаловались Царю, тот умолял отца патриарха приструнить врагов зеленого змия. И кушал русский народ вино за здоровье Царя и патриарха. «Лакай, народ! Не согрешишь, не покаешься! Ея же и монаси приемлют!..»

— Что есть пьяница по учению мужей мудрых? — грозно вопрошали с амвона иные святые отцы-змиеборцы. — Оный пьяница аки болван, аки мертвец валяется, многажды бо осквернився, мокр и нальявса, яко мех, до горла, не может главы своей возвести, смрадом отрыгая от многаго лакания.

На погибель народную появились кабаки, где можно было только лакать «зелено вино», а харча-закуски не полагалось. Винные откупщики, кабацкие головы, целовальники зарабатывали громадные состояния на таких забористых зельях, как «сиротские слезы», «пожиже вода», «крякун», «подвздошная», «рот дерет, а хмель не берет», «горемычная». «Питухов» становилось все больше. Пьянство лихое и дикое с мордобоем и шумством, невиданный во всем Божием мире завсегдашний запой затопили великую Русь, приведя к всеобщему повреждению нравов. А тенями пьянства были обнищание, блуд и несусветное хамство от избы крестьянской до двора царского. Следом за кабаками появились в Москве веселые дома с девками, больными секретными хворями (французскою, к примеру)…

Эх, пить — умереть и не пить — умереть, уж лучше пить да умереть! Курица, и та пьет!.. И выпивали, потягивали, заливали, дули, лакали, лопали, хлестали, зашибали, глушили, пили мертвую, набирались, накачивались, надрызгивались, нализывались, нарезались, наклюкивались. Пили допьяна, запоем, без просыпу, до чертиков, до белой горячки. Не отставал от Москвы кабацкой, от самых отчаянных пьянчуг, пропойц и выпивох и рейтарский полк — и пьет, и льет, и в литавры бьет!

Чужестранные воины — рейтары, немцы и особенно шкоты — славились как бесподобные локаши даже среди питущего московского люда. Ропп, отец командир, подавал им пример, после всенощной пьянки обходя стол на руках, опираясь лишь на большие пальцы рук.

В кабаке этом, поклоняясь Бахусу, пришельцы не знали правил благочиния. В нем шло настоящее рейтарское питье. Пили по-русски: сначала косушечку, потом еще одну, а потом уж и без счету. А наутро проклинали «яд драконов и гибельную отраву аспидов», со скрежетом зубовным вспоминали с трудом, какие творили непотребства и зазорности, полускрытые в голове парами хмеля.

А ведь еще пророк Исайя возопил против пьянства: «Горе тем, которые с раннего утра ищут сикеры и до позднего вечера разгорячают себя вином… Горе тем, кто храбры пить вино…» Но храбрее рейтаров в этом деле не было.

«Сам Христос, — как-то спьяну заявил фон дер Ропп, — в отличие от Иоанна Крестителя, попивал ее, родимую, и даже мог претворять воду в вино! In vino veritas — истина в вине!»

Как говорил Шекспир, вино придает желание, но отнимает исполнение. Однако мужчина не сразу сгорает в алкоголе, а лишь постепенно. Взять хотя бы Галловея, годами горевшего и не сгоревшего. Правда, он налегал больше на пиво, причем часто цитировал Платона: отрокам, дескать, не следует пить до восемнадцати лет, а мужам напиваться в стельку до сорока.

Обычно захаживал в царев кабак у Красной площади залить тоску и ротмистр Лермонт, гонимый горем-злосчастьем. Скоро стал он подпевать, сначала тихо, а потом все громче, своим полчанам — шкотам и англиянам. К нему подсел рейтар-англиянин, еще не вдребезги пьяный, веснушчатый, с песочного цвета космами, косым глазом и бобровыми зубами, и, плача от умиления, сказал икая:

— Клянусь святым Георгом, умиляет меня эта картина! Сколько я поносил в своей жизни, родившись под Йорком, поносил и ругмя ругал вас, окаянных шкотов, сколько раз дрался с вами, усмирял во имя единого нашего Государя Чарльза Первого, которого тут называют Карлом Первым! Зачем, к чему ссорились мы на наших маленьких островах?! А вот попали мы, враги кровные, на другом конце земли в один полк, в одну дружину — и стали кровными друзьями. Джентльмены! Да живет наша дружба и да здравствует Карл Первый!.. Эй, еще чарку! Давай сюда pepper brandy — мою любимую перцовую!..

И в табачном чаду, в прогорклом от водки, прокисшем от пива воздухе царева кабака плыла настоянная на щемящей тоске песня о трагической битве при Флодденфильде, где войско Генриха VIII разбило шкотов, предводительствуемых нерешительным Иаковом IV.

Пели и другие песни:

Зачем я не птица, не ворон степной,

Пролетевший сейчас надо мной?

Зачем не могу в небесах я парить

И одну лишь свободу любить?

На запад, на запад помчался бы я,

Где цветут моих предков поля,

Где в замке пустом, на туманных горах,

Их забвенный покоится прах.