Тишина.

Ее нарушает лишь дыхание Урлака. И мое собственное. Это тоже песня, которую поддерживает ветер. Он играет на ветвях слив, и деревья отзываются, когда звоном, когда стоном. Где-то похрустывает лед…

Я осталась бы…

Почему бы и нет? Как там, остановись, мгновение, ты прекрасно… и не стоит остаться в нем?

— Это старый обычай… женщин у нас всегда было мало, но… говорят, раньше они рождались… — его голос звучал тихо, мягко, обволакивая. — На острове Ниффсег жила красавица, кожа которой была белее зимнего снега, глаза — что лед, а волосы подобны солнечным лучам, когда те пробивают толщу воды…

А он романтик.

Правда, в жизни не признается, но все равно… и сказки рассказывает… мне, пока детей нет, а будут, так и им… я почему-то представила эти сказки, страшные и кровавые — в этом мире другие невозможны, но жуткие и привлекательные одновременно.

Ощутила запах дыма на губах.

И тихий скрип ставен… нечисть тоже любит всякого рода истории…

— …многие воины желали взять ее в жены. Ей приносили и слезы моря, и белые жемчуга, серебро и золото, меха белой лисицы и даже кости морских драконов, резьбой украшенные. Она принимала дары, но никому не давала слова…

…подозреваю, финал у этой истории не слишком веселый, но весьма поучительный.

Если закрыть глаза, я увижу его мир. Серое море, которое иногда, на закате, к примеру, расцветает иными красками. Ненадолго. Его желание прихорошиться скоротечно, а норов суров. Острова из камня, крохотные, словно бусины чудовищного ожерелья. Они поросли мхом и мелкими деревцами, столь уродливыми, что даже птицы брезгуют вить гнезда на искореженных их ветвях.

Они селились в скалах.

Белые чайки.

Крачки.

И толстые неповоротливые короткоклювы, за яйцами которых лазали все мальчишки, соревнуясь, кто заберется выше.

…корабельные сараи. И каменные дома с темными крышами. Низки дымов, вытягивавшиеся в небеса. Сырость. Запах моря и соль на губах.

— …она собрала всех, кто желал назвать себя ее мужем, и сказала так. Принесите мне то, что вам и вправду дорого, и тогда я подумаю, кто больше иных ценит меня…

Глупая женщина.

И самонадеянная. Я тоже такой была, пусть и немного иначе. Но почему бы и не дослушать сказку? Не досмотреть? В прошлой жизни я была лишена воображения.

Что ценного есть на островах?

Жемчуг?

Его привозят с других берегов, где обитают смуглокожие люди, которые способны опуститься на дно морское и из всех раковин выбрать нужные. Эти люди научились разговаривать с огромными зубастыми рыбинами, каждая из которых величиной с корабль, и потому с ними приходится торговать.

Они ценят железо и за самый плохой нож готовы отсыпать горсть розовых жемчужин.

…или еще шкуры зверей. Их тоже привозят с края земли, с того, где поднимаются в небеса красношкурые сосны.

…или серебро.

…золото.

…золото берут в стране, где люди кормят богов кровью и сердцами. Там золота много, хватит, чтобы выстроить лестницу до самого солнца, но все оно принадлежит одному человеку…

Синие камни из озерного края.

И зеленые, выросшие в глубинах гор…

— …она принимала дары и улыбалась каждому, говорила ласковые слова, но сердце ее оставалось холодным, как старый лед.

…она не сама стала такой.

Ее убедили, что нет ничего ценней красоты и что разумно будет распорядиться ею наилучшим образом. И как еще отыскать правильного мужа?

…попросить о жертве.

— И лишь когда к ногам ее положили тонкие стебли травы нофьерн, которая растет на дне морском и охраняют ее три водяных змея, красавица поклонилась. И сказала так…

Все это хорошо, но сказками жив не будешь.

И надо бы возвращаться.

А еще попросить о помощи.

Снова.

— …я просила принести то, что дорого вашему сердцу… многие опечалились, другие ушли, решив, что не стоит эта любовь ничего, ибо чересчур горда стала Ингербольден, дочь Игасси. Третьи же задумались. И ушли. Пять дней дала она им, чтобы исполнить задание свое. И на первый день никто не вернулся. И на второй. А на пятый в ворота дома постучали. И когда слуги распахнули их, вошли двое… принес Ньёкке, названный Безумцем, голову своей матери. А Труве — брата, с которым родился в один день и был неразлучен.

…кровавая история.

Но этот мир не готов к добрым сказкам. Я же… я все еще слушаю. Почему бы и нет? Снег почти прекратился, и теперь снежинки пляшут, кружатся, но не спешат опуститься на землю. А она, темная, проглядывает сквозь драное покрывальце, давно утратившее свою исконную белизну.

Весна близко.

И ее уже слышат. Даже чудовища устают от долгой зимы, что уж говорить о людях…

— …подняли бурю мечи. Железо ломило железо, а кровь мешалась с кровью. Силен был Ньёкке, но Труве сильнее. И, вскрыв грудь, отпустил он сердце врага на свободу…

…поэты, чтоб их.

— Сам же шагнул к невесте. Но стоило коснуться ее, как Ингербольден, дочь Игасси, рассмеялась и обратилась в старуху. Почернела белая кожа, истончились руки. Волосы стали пакле подобны, и лишь глаза ее горели по-прежнему ярко. Обеими руками вцепилась она в Труве. И губы коснулись губ. Потянули искру жизни и выпили, а проклятая ньёрхагд, которая притворялась человеком, обратилась в птицу. Взмахнула она крылами и поднялась в воздух. Долго кружилась над опустевшим домом, смеялась, и от смеха ее у честных людей кровь из ушей шла…

Да уж, мрачненько. В духе, так сказать, местных тенденций.

— Ньёрхард принесла за собой зиму, равной которой не знали в тех краях. А за зимой пришли тридцать три болезни. И когда весна рискнула заглянуть во двор Игасси, не нашла в нем никого живого.

Что ж, отрадно осознавать, что я не ошиблась. Умерли все.

Только мораль не ясна.

— Люди не всегда бывают людьми… — Он все же отстранился, правда, наклонившись, коснулся губами волос. Осторожно, будто опасаясь разрушить фарфоровую меня. — А чудовища… с ними можно справиться.

— Как с тем, которое ждет вас в проклятом городе?

— Да.

— Я ведь отправлюсь с вами. — Я не спрашивала. — Слышишь, тьеринг? Вздумаешь уйти один, и я… не знаю, что с тобой сделаю.

А он опять рассмеялся.

Невозможный человек.

— И еще… — Я подула на его руку, которая на холоде побелела, и мелкие шрамы, ее покрывавшие, стали особо заметны. Не порезы… точно не порезы… будто следы от укусов и…

— Это кьёрги. — Урлак накрыл мою ладонь своей. — Они порой заводятся на кораблях. Глупые. Едят все, сало, канаты корабельные. Дерево. Могут и человека съесть, если много становится… там их было много… старый Уффе больше на богов полагался, чем на здравый смысл. Ту лодку мы сожгли, но… многим досталось. Кьёрги мелкие, но шустрые, и когда их много… так что ты хотела?